Плюнула огнём и зашипела
Догорая чёрная свеча.
У тебя лицо невинной жертвы
И немного есть от палача.

Совсем юный Жоделль легко варьировал  между танцующих пар, предпочитая именно такой способ передвижения, что ещё раз указывало на несносность характера мальчика. Время от времени, когда хмельные гости храма в конец притирались перед его мысленным взором, он пускал в ход локти, настырно пробивая себе дорогу. Не смотря на юный возраст собственного тела, природа не обделила его ростом, что работало на руку юноше, в противном случае развлекающиеся просто задавили бы его своей массой.
Как и полагалось, месье Ферланд был одет с иголочки. Обтягивающие стройные ноги брюки, обутые в высокие сапоги-батальоны. Обильно отделанная оборками рубашка, мягкого кремового цвета, застёгнутая на все пуговицы, выглядела почти благопристойно и совсем не вязалась с привычным образом своего обладателя. Элегантный камзол, тем не менее, исключивший из себя даже нарядные пуговицы, которые, вероятно, отвлекали бы на себя слишком много внимания. Сегодня его образом была притягательность очевидной простоты и, надо сказать, Жоделль со значительным успехом выдерживал его во всех классических канонах. И неизменная маска на лице, украшенная нарядными перьями и жемчугом, в основном являющаяся центральной в общей композиции и, в то же время, не пестрящая показной роскошью дорогих камней.
Плавные движения, в конце концов, складывались в общий мягкий жест элегантности, сотнями блестящих лучей расходившихся от миловидного юноши с бархатной кожей и ореховыми глазами. Но нет, конечно, нет, не стоило верить всему этому внешнему лоску и изысканности, пусть даже задрапированной в небрежную простоту. Первое впечатление в большинстве случаев оказывается обманчивым, тем более, если ты находишься в иллюзорном мире.
Наконец пробравшись к крепкому деревянному столу, Жоделль элегантно и небрежно опустился на стул, едва уловимыми касаниями проведя по собственным шёлковым волосам, медленно и может быть даже через  чур томно, закинул ногу на ногу. Выверенным движением взметнулась рука в призывном жесте и один из евнухов, с поразительно девственно чистыми глазами прозрачного серого цвета, поднёс Ферланду бокал с вином кровавого цвета. Слабая улыбка – знак одобрения и, быть может, даже некоторой благодарности, которая, естественно, была совершенна абсурдной по отношению к прислуге, но была так свойственна Жоделлю в редкие минуты хорошего настроения.
Мимолётный взгляд месье Ферланда зацепил второй этаж, предоставленный плотским утехам. Двое совсем юных близнецов без стеснения запускающих длинные пальцы под складки юбки напудренной старухи в белом кудрявом парике и со стальным веером, покрытым позолотой. Алые губы дамы кривились от удовольствия, костлявые пальцы свободной руки блуждали в золотых волосах одного из мальчиков, стоявшего напротив неё. От наслаждения старуха закидывала голову, раскачивая из стороны в сторону искусственные кудри, обнажая зиявшую пустотой пасть и дряблую шею, напудренную, но всюду покрытую какими-то странными наростами неопределённого цвета. В такие моменты братья мимолётно заглядывали друг другу в глаза, оставаясь всё так же беспристрастны, как и до этого. Как оно и ожидалось, старой фурии это быстро надоело и тогда она, подхватив собственные юбки, легко и прозаично сорвалась  с места, взметнув в воздух рюшами корсета и ароматами дорогих духов. Вспорхнула на груду подушек и, заливаясь смехом, словно пышущая здоровьем и красотой деревенская девчушка, велела юношам начать половой акт, всё-таки срываясь на требовательные и даже повелительные интонации.
Переглянувшись они не медлили не секунды. Это просто непозволительная дерзость. Раздев брата, второй разделся сам. Ещё не до конца сформировавшийся мужской организм, бархатная кожа, мягкие волосы вокруг мужского органа. Один улыбнулся, на долю секунды, почти незаметно, как обязательство. Но не для госпожи. Взмахом веера губы исчезли с его лица, нервно дёрнулся кадык на шее у второго. В момент исчезла вся симметрия, одного опустив, другого приукрасив сверх меры. «Продолжай, дорогой» - кивнула старая леди, в шелках и обманах, погрязшая в грехе, оплёванная и разутая душа. Он не слушается. Нет, конечно, это не бунт, просто не выполняет приказа, в упор, уставившись на старуху.  Тогда она приходит в бешенство, сменяя небрежный тон на повелительный. Приказывает подойти, взмахивает веером, покрывая тело юноши тонкими порезами, которые тут же начинают кровоточить. Всё с тем же безразличным видом второй близнец наблюдает за братом, не смевшем даже вскрикнуть от боли.
С глухим стуком падают и тут же затериваются в подушках пара длинных тонких пальцев.
Отойдя на несколько шагов, разбегается и напрыгивает на близнеца, опрокидывая и разбивая того. Превращая в искрящиеся в дыме пылинки, снежного цвета.
Отведя взгляд в сторону, Жоделль, сытый подобными игрищами иллюзорных существ и зачастую принимая в них самое активное участие, кивает головой в знак приветствия расплывшемуся за соседним столом мистеру, олицетворяющем чревоугодие. Прекрасные куртизанки кормят его фруктами и что-то весело щебечут в уши, раковины которых размером с кулак взрослого мужчины.
Подцепив пузатый бокал нежными ручками, месье Ферланд делает из него большой глоток, в одиночестве, но в скором времени планируя присоединиться к царящему вокруг разврату.

Отредактировано Жоделль Ферланд (2010-02-21 23:54:33)

Какое бы то не было общество, уже что то. Исходя из этого принципа, Жоделль обворожительно улыбнулся незнакомцу, ответив медленным кивком на его предложение. Ему доставляло неимоверное удовольствие находиться в центре внимания и, собственно говоря, он и сам собирался потешить свою манию величия за чей-нибудь счёт, изнемогая от вынужденного одиночества, а этот юноша был манной небесной, которая сама идёт к тебе в руки.
-Позволить себе одиночество может только самодосттаочный человек,- многозначительно произносит месье Ферланд, принимая из рук незнакомца вино. Словно невзначай касаясь его пальцев своими и, естественно нервозно вздрагивая, испуганно выглядывая из под густых ресниц.
-Прошу прощения, порой я такой неуклюжий,- без тени сарказма или заискивания, мелодично произносит юный Жоделль.
Ещё некоторое время он продолжал разыгрывать из себя напуганного ребёнка, но эта роль всегда быстро ему надоедала, впрочем, как и в этот раз. Ещё раз, перегнувшись через стол, Жоделль дотронулся до бледной руки, мирно покоившейся возле ножки бокала. Провёл подушечками пальцев по тыльной стороне, неспешно и уверенно. Только после всего проделанного вновь вернулся на своё место и задумчиво отвернулся в сторону от собеседника.
В его мечтах царил хаос. Испорченный ребёнок чересчур любвеобильных родителей, дитя своего времени, маленький развратный разум. Словно картинами из его головы, быстрее кружились юбки танцующих девушек, громче звучали сладострастные стоны юношей с кукольной внешностью со вторых этажей, зажимающие друг друга в тёмных углах и ворохе подушек, как только отвлекаются их госпожи. Всё это было так обыденно.
-Все обаятельные люди испорчены. В этом и кроется секрет их привлекательности,- задумчиво улыбнувшись, произнёс Жоделль, наконец повернувшись к незнакомцу. Эти слова могли послужить эпиграфом ко всему что происходило сейчас в храме.

-Как долго?- задумчиво повторил Жоделль, опустив взгляд на собственные руки, лежащие на столе.
- Настолько долго, насколько он самодосттаочный,- лицо мальчика снова преобразила торжествующая улыбка логики. Быть правым – одно это доставало ему неимоверное наслаждение, едва ли не большее, чем то, ради чего это вообще затевалось.
Лениво убрав ногу с ноги, месье Ферланд подался вперёд, опираясь головой на собственные реки, упёршиеся локтями о стол. Естественно, он прекрасно знал что это до жути неприлично и противоречит этикету, но сейчас удобство было превыше всего. Почему то Кристоф создавал весьма непринужденную обстановку одним своим присутствием, что располагало юношу к некоторым послаблениям, давать себе которые он обожал.
-Сегодня, ваша испорченность волнует меня больше чего либо,- заигрывающие искорки промелькнули в карих глазах Жоделля, что говорило о явной заинтересованности собеседником, - Скажу даже больше, с вашего позволения, я хочу опробовать её диапазон.
«Случайно» он наткнулся под столом на колено апонента, сначала одарил его лёгким прикосновением, после чего, словно опомнившись, аккуратно провёл от щиколотки к колену и обратно. При всём при этом сохраняя на лице выражение вполне привлекательной обыденности, так что любой наблюдавший за ним мог подумать, что это просто пара самозабвенно беседующих молодых людей.
-Жоделль.
Что что, а своё имя он умел произносить совершенно. С лёгким придыханием и необъяснимым акцентом. Мягко растягивая буквы, так что, в конце концов, выходил один прекрасный, тонкий звук, слетающий с губ прекрасного юноши, словно сотни ярчайших лучей, пронизывающих льдинку в одно из морозных утер января. Гордо и свободно, наполняя одно несчастное слово такой концентрации романтики, которая включала в себя сотни видений и образов, от самых банальных, до самых закрученных фантазий сюрреалистов, знающих толк в своём деле.
-Знаете, Кристоф, мне дурно. Всё это не доходит до заключительной стадии. Я хочу увидеть что то по настоящему омерзительное, я хочу участвовать в этом, хочу знать того кто всё это устроит. А от этого неоконченного действия, - Ферланд обвёл взглядом помещение, - меня тошнит от этого. Неужели не осталось в Хаосе настоящих пороков?
Несколько секунд он молчал, всё так же задумчиво и, сам не понимая от чего вдруг на него это нашло, даже немного лирично, от чего ему самому становилось противно.
-В такие моменты мне кажется, что я жутко стар.

-С другой стороны, самодостаточность, как и любой другое, понятие относительное,- Жоделль задумчиво прикусил губу. Сегодняшнее настроение находило проявление в абсолютно не свойственных ему жестах и фразах, от чего он сам. Именно сегодня настроение юноши уходило в чрезвычайно романтичное и утончённое русло, от чего он куда больше раздражался сам себе и решительно желал закончить вечер прекрасными плотскими утехами с элементами принуждения и подавления воли. Вспоминая прекрасные годы молодости, когда вино лилось рекой и никто не стеснялся собственной наготы, когда секс без обязательств был чем то само собой разумеющимся и не оставлял выбора, обезоруживая своей очевидной простотой. Сейчас же всё приобрело оттенок обязательства, что не могло не раздражать или даже угнетать месье Ферланда, и возможно именно в этом крылась причина его скверного расположения.
Взмах ресниц, кукольный взгляд. О да, он прекрасно выполнял свою роль, пусть без особой увлечённости, но, в конце концов, что бы качественно исполнить свою роль совсем не обязательно быть от неё в восторге. Это человек-порок, упивающийся собственной развращённостью, умеющий сделать её сладострастной и желанной или поразительно омерзительной и отталкивающей.
Прикосновения длинных пальцев к лицу обнадёжили юношу, но оказавшись без маски, на какие-то доли секунд, Жоделль показал свою беззащитность. Что теперь толку от всего арсенала его многозначительных улыбок, ведь открыты безразличные глаза, которые вечно всё портят.
Слова о душе вновь оживили мальчика. Непроизвольно губы сложились в омерзительную усмешку, портящую всю нежность и законченность его ангельского лица. Впрочем, Жоделль быстро совладал с собой, практически не выявив собственной слабости и вновь напустил на себя той самой обворожительной загадочности молодости, которая ещё не понятна детям и уже не ясна старикам. 
-Дорогой Кристоф, так я и поступил,- по дружески просто взглянув в глаза своего собеседника, мягко проговорил Ферланд.
Губы – это самая нежная часть эпидермиса на человеческом теле. Прикосновения к ним всегда вызывали в юноше лёгкую дрожь, которой он поддался и на этот раз, совсем не стесняясь своей лёгкой слабости и даже получая от неё удовольствие. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул, томно откидывая голову назад и тем самым оголяя тонкую, бледную шею, с кое-где просвечивающими, пленяще голубыми венами.
Он коснулся своим бокалом его и раздался тихий звон хрусталя, показавшийся мальчику божественным звуком, заполнившим собой всё помещение и даже перекричав навязчивую мелодию очередного вальса, призванного развлекать гомонящую толпу. Он внимательно наблюдал за Кристофом, как его розовые губы обхватили тонкий край кубка, дрогнул кадык, прикрылись глаза, обрамлённые веером тёмных как ночь ресниц. Как капля прозрачного напитка легла в уголке губы и замерла, ожидая дальнейшего развития события и предчувствуя свою неизбежную смерть.  Вытянув вперёд руку, Жоделль подхватил её указательным пальцем, который тут же обхватил двумя лепестками бледных губ; после чего, немного замешкавшись в томительной нерешимости, боясь показаться слишком настойчивым, сам подался вперёд, приближаясь к лицу собеседника. Поравнявшись с ним, мальчик коснулся холодным языком того места в уголке губы, где минуту назад обитала злосчастная капля напитка, медленно провёл по нему языком, стараясь как можно более продолжительное время насладиться пряным ароматом кожи своего новоиспечённого приятеля. Одна из его рук, для наибольшего удобства лежала на плече Кристофа, другая на колене, да и сама поза мальчика была словно неоконченное действие, направленное на сближение с оппонентом. Он привстал со стула, наклонившись на второго юношу, прогнулся в спине, немного шире расставив ноги, и стремился к сидящему подле. Неугомонные пряди пшеничных волос прятали лицо Жоделля, оставляя на виду только искрящиеся детской заинтересованностью и губы, нежно опустившиеся на место где только что хозяйничал язык, в поощрительном поцелуе.

» Салун Жесть
Когда Дисони спросила его, помнит ли он вкус молока матери, Нея ответил ей:
- Сыновей не следует делать с женами. Их нужно создавать так, чтобы у них не было матери. И чтобы им не нужно было долго расти. Они должны быть сразу готовы к свадьбе!..
После этого его тело оплыло. Рельефные мышцы стали неровными, будто у статуи, которую только начал, грубо набросал скульптор. Глаза закрылись, рот и нос слились в одну гладкую, слегка неровную поверхность. Поднимаясь по винтовой лестнице в неведомое, Нея постепенно превращался в нечто аморфное, лишь отдалённо напоминающее человека - в набросок, примитивную заготовку. Дисони, прижавшаяся к этой фигуре из ожившей глины маленьким тёплым комочком, только на мгновение закрыла глаза, а когда открыла, они вновь шли по улице в тумане. Только улица уже не казалась знакомой. Может быть, это была вовсе и не улица - они шли по тротуару, освещённому газовыми фонарями (хотя, возможно, субсташция, горящая в этих фонарях, была вовсе не газом) сквозь туман, и что там, на другой стороне, - другой такой же тротуар, огромная площадь, каналы или вовсе море, - было не разобрать.
Наконец они вошли в Храм. Внушительный фасад с атлантами, кариотидами и лепными изображениями фруктов привлёк внимание Безликого. Эти лепные фрукты были поразительно похожи на настоящие - так, что могли бы показаться кому-то съедобными. Достиший вершины своего развития пряничный домик ведьмы.
Внутри - роскошь - нарочито пафосная, пышная, сияющая роскошь. То ли праздник жизни, который будет длиться вечно, то ли пир во время чумы, которому вот-вот выйдет срок. Свечи в позолоченных канделябрах освещали бесформенную фигуру, бредущую среди танцующах пар с то-ли-девочкой-то-ли-карлицей на руках. Звучал вальс неизвестного автора. Танцоры то и дело наталкивались на эту глиняную куклу, коротко кланялись, прося прощения, и продолжали свой преисполненный гармонии танец, в который гости привнесли крупицу хаоса.

Отредактировано Нея (2010-07-16 18:39:26)

В ответ "голем" начал преображаться. Чёрный с алыми вставками наряд, шитая золотыми блёстками (на самом деле - всего лишь дешёвой мишурой) карнавальная маска и багровый с чёрным шутовской колпак в бубенцах, звенящий в ответ на любое движение. Под стать своей очаровательной коломбине, он был облачён в маску. Насмешливую маску надменного шута. Но получив пощёчину, он подставил другую щёку, а взгляд сквозь прорези маски не содержал ни злобы, ни укора, ни насмешки над партнёршей - лишь снисходительную доброту, приличествующую больше Пьеро, нежели Арлекину. Мелодия вальса завораживала, ритм тянул присоединиться к этому чудесному балу. Они закружились вдвоём среди раззолочённой толпы, и казалось, будто музыка и танцующие подстраиваются под их движение, будто в этом зале не было ничего настоящего кроме двух призрачных существ, не имеющих даже собственных имён.
Двое танцевали. Они пели и смеялись, как дети. Круг за кругом, круг за кругом.  Безликий зачерпнул в свои ладони вина из двух фонтанов. Белого и красного. Белое легло в его руку, похожее то ли на слёзы, то ли на святую воду, то ли на кусочек родниковой благодати. Красное - подобное крови или вишнёвому соку, похожее на ромбик бубновой карты. Две ладони, два вина он протянул Дисони. Улыбнулся странной улыбкой. То ли злорадной, то ли на что-то благословляющей.

Отредактировано Нея (2010-07-18 23:10:19)

Безликий выпил белого вина из собственной пригоршни, сплетя руки с Изменчивой, красное же вылил в мраморный фонтан, где оно перемешалось, растворилось в белом. Затем последовал поцелуй - отнюдь не невинный, не лишённый страсти, но настолько естественный, что казалось, будто они знали друг друга вечность, а не один день. И на их губах красное вино вновь смешалось с белым. Всё происходящее вокруг и внутри них напоминало то ли тонкий оксюморон, доведённый до предела абсурда, то ли алхимическую реакцию, вышедшую за пределы построенного алхимиком агрегата. Невинный разврат. Непорочный грех. Это, наверно, не совсем правильные определения, но они первыми приходят в голову. Нея начал ласкать Дисони, медленно и нежно, скорее как сестру, чем как любовницу. Он поднял её на руки и понёс по лестнице наверх. Там, в верхних покоях, тоже царил тот же самый праздник - то ли карнавал без конца, то ли пир, втиснутый в одно мгновение. Но была слышна совершенно другая музыка - та, которая не приемлет лейтмотивов, но имеет множество ритмов. Та, которую не сыграть на музыкальном инструменте. Та, которая призывает к совершенно другим танцам.

Отредактировано Нея (2010-07-19 13:32:27)

Он подошёл сзади, приобняв её за хрупкие плечи, покрытые алебастровым светом и каплями из мраморного фонтана. Скрытый во мраке комнаты неясный силуэт - кем он был в этот момент? Может быть, одним из легендарных обольстителей, а может - никому не известным юношей... Или несколькими мужчинами в одном теле... Ему хотелось быть только самим собой - но тогда от него ничего бы не осталось. Он просто не мог не быть кем-то другим. Кем была она в этот момент? Он не знал, ему было всё равно. Главное - она была с ним.
Нежное соприкосновение двух тел. Затем губы Нея покрывают шейку Дисони поцелуями, сливающимися в один - долгий, похожий на текущее по телу молодое вино - вниз, вниз... И с лёгким шорохом на пол падает одежда, ставшая вдруг ненужным грузом. Как атавизм. След первородного греха, от которого освобождаются двое, когда они одни, и мир сжимается до размеров одной комнаты.
Горячие прикосновения - дразнящие - то лёгкие, будто касание тёплого степного ветра, то бесцеремонно-грубые, как объятия зверя. И тихий шёпот, обдающий кожу Изменчивой горячим воздухом:
"Настало после смерти пробужденье. Мы сбросили движенья, как одежды.
Из жизни выйдя, как из чащи, с удивленьем, увидели места, знакомые нам прежде.
Мы мясом молодым их время угощали..."
А дальше - ещё один поцелуй, прерывающий ритм стиха, не дающий рассказать эту историю, и чёрный силуэт, закрывающий собой серебристый свет из окна.
Лёгкий толчок - игриво, как бы невзначай, Нея толкнул Дисони, повалив её на постель, долгим тягучим потоком поцелуев покрывая её правую ножку, кончиками пальцев проводя по левой - вверх, вверх...

Казалось, будто прошла целая вечность, хотя на самом деле эта игра длилась недолго. Двое попеременно то погружались в раскалённую бездну, то воспаряли к небесам, встречаясь где-то посередине в короткие минуты, когда понимали, что не двигались с места и не покидали этого мира - всего лишь уместили его в одной постели.
Потом, когда закончился этот танец и наступила тишина, они слились в поцелуе - как в финальном аккорде. Короткий, как вспышка молнии, неуловимый момент, после которого наступает тишина. Двое - в постели - лицом к лицу - и лишь слияние тел - и поцелуй. Двое в объятиях друг друга - он и она - горя невидимым пламенем, соприкасаясь всем телом, срастаясь губами, чувствуя на языке привкус друг друга и самих себя, дыша в такт, как единое существо, бесполое воплощение абсолюта. И ничего больше, кроме двоих, слившихся воедино, и тишины вокруг.