Низкорослый гремлин вскарабкался на стул, достал из кармана флягу. Иногда Василию казалось, что многочисленные карманы Эдварда так же бездонны, как и знаменитый саквояж доктора Стенли.
- За приглашение благодарствую, только, я, с Вашего позволения, со своим… Вино-то Ваше, не пробирает меня, компот он и есть компот. Угу, хвилософия, это да. Страшная сила. То-то Их восьмилапость напивается как сапожник после вот таких Ваших разговоров.
Арахнид аж онемел от такой наглости, поперхнувшись вином.
- Эдвард Лендор Теннисон!...
- Ой, да ладно, - раздраженно отмахнулся от него гремлин, набулькивая себе в стакан мутновато-золотистой жидкости. В этот момент, и правда, единственно разумным выходом было промолчать и не развивать дальше эту тему, но арахнид был готов провалиться сквозь землю.
- Друг мой, я поймал себя на мысли, что я Вам даже немного завидую.
От внимательного спокойного взгляда доктора Василий вдруг совершенно смутился.
- Это, наверно, от того… что Вы у нас давно не были...
«А вот останься вы в этом сумасшедшем болоте на день или два, вы бы сбежали без оглядки к своим пациентам…»
Василий был в общем и целом доволен своей тихой и размеренной жизнью, он слишком долго искал место, которое мог бы назвать домом и где бы он чувствовал себя в безопасности. Сидеть перед распахнутым в сад окном и разбираться в хитроумном сплетении шестеренок попавших в его руки часов, попутно раскладывая по полочкам информацию, полученную от своих детей… Это ведь как сидеть в центре паутины, зная, что каждое сотрясение нити можно уловить, определив его источник, должным образом реагируя… или оставаясь безучастным. Это была его жизнь.
«О, нет, док… только не надо спрашивать его про изобретения, - мысленно застонал арахнид. – Его же теперь не остановить!» Но в глазах гремлина уже горел неуемный огонь непризнанного всеми изобретателя.
- Самодвижущийся утюг! Если соединить его с котлом и швейной машинкой, то выходит совершенно незаменимая в хозяйстве вещь! Вы когда-нибудь гладили пересохшее белье? Воооот… Надо все время плеваться водой, а тут он еще и отпаривает, и прострачивает, и…
Арахнид, меланхолично потягивая вино из бокала, не преминул ехидно  заметить.
- Только у него не было тормозов, и мы два часа гонялись за ним по всему дому, а потом от него… Пока вода не выкипела.
Гремлин возмущенно закашлялся.
- Почему Вы не любите электричество, Эдвард?
Старый как этот мир спор, хотя Василий был согласен с точкой зрения Эдварда, но оставил инициативу в разговоре дворецкому.
- А Вы сами посудите, дохтур, вон, у Вас часы на цепочке, как они устроены? Пружинки, шестеренки, одно цепляется за другое. Механика проста и логична, в закономерности есть высшая красота… А лепестричество суть бесовская стихия, как бы Вы ей не управляли, она выйдет из под контроля, и будет уничтожать. Ведь и молнию можно поймать, но рано или поздно она хлобыстнет тебя по темени и пиши пропало, одни угольки…

Везет же людям, или тем, кто их так бессовестно имитирует. Одних мимических морщин на лице… как «голодных» во Втором круге. Вот возьмем, например, лишь те, которые рядом с человеческими глазами. Сколько эмоций можно выразить! Кокетливо приопускать ресницы, лукаво жмурится, мерить врага рассерженным или оскорбленным прищуром, а еще глаза можно закатывать или просто прятать от стыда. А зрачки? О, это же просто песня… Льдисто-колючие, золотисто-карие, зеленые как трава/листва/огурцы… Или цвета стального неба, м? Или черные такие, страстные… Хотя что можно в принципе рассмотреть в этой самой черноте, там же по определению ничего не видно. А если у тебя две пары лупежек без этих самых зрачков? И еще мелких россыпью, до кучи… Места для мимических морщин просто не остается. И куда девать эти простые паучьи глаза от насмешливо-сочувствующего взгляда доктора, совершенно не понятно. Ведь даже не отвернуться, радиус обзора у пауков намного больше чем у человека. Спиной сесть или под стол забраться?
«Он теперь меня еще и за алкоголика считать будет… Эдвард!!! Убью… Нет, не смогу. Но покусаю… Потом. Когда от него перестанет разить сивухой. То есть никогда…» - арахнид царапнул пол когтем. Между тем беседа перешла в область научного или околонаучного знания, и док достал свой блокнот.
- Недостатки, - тихо фыркнул арахнид. – Его изобретения надо дарить своим врагам, дабы нанести непоправимый вред хозяйству…
Эдвард обиженно засопел, но от начинающейся перепалки его отвлек вопрос доктора.
- Лепестричество себе на службу?... – гремлин сосредоточенно поскреб пятерней патлатую голову. Перед глазами замелькали картины, на которых док с демоническим хохотом швыряется шаровыми молниями в пациентов. Эдвард яростно потряс головой.
- Отчего ж не узнать? – но про себя сразу подумал, что лечиться к доктору не пойдет, ни за какие коврижки.

- Иными словами, дохтур, Вы изволите утверждать, что внутре каждого есть лепестричество? Это же совершенная чушь! – от возмущения у Эдварда даже гоглы встали дыбом.
Как только доктор прикоснулся к пальцу гремлина палочкой, тот дернулся и чуть не сверзнулся со своего стула.
- Док, это что ж Вы делаете-то, честных людей шмагией щелкаете, а туда же! Чистая наука… Вон, и палка волшебная. Я такую в цирке видел, там еще мужик двухголовых курей из шляпы вытаскивал…
От пережитого потрясения гремлин намертво присосался к своей фляге.
Василий, напротив, слушал очень внимательно, и хотя многое из сказанного звучало более чем странно, а некоторые слова остались для него так и вовсе за гранью паучьего понимания, вспомнилось, что от некоторых людей, особенно в момент прикосновения, словно искра проскальзывает. Но про это ли говорил док?
- А жмуриков у нас и без лепестричества подымают. Ходят вон и разлагаются себе на здоровье… - бухтел оскорбленный и напуганный экспериментом гремлин. – Колдун Вы, док, как есть колдун…
Василий не сдержал улыбки, слушая возмущенного Эдварда. «Надо будет попросить у доктора эту самую палочку, будет чем призывать гремлина к порядку. Значит сердце, это всего-навсего «скопление мышечной ткани»? А чего ж оно замирает, когда… Впрочем, доктор умный человек, ему виднее… Интересно, а как электричество будет действовать на иных созданий Лабиринта?»
- Смерть в этом мире действительно несколько отличается от того, что Вы знаете, док… - осторожно заметил арахнид. – Многие из известных мне существ меняют свои тела как износившиеся перчатки. Но допустим, что мы говорим о тех, у кого есть сердце и оно имеет для них значение. Получается, если пощекотать его этим самым электричеством, то оно снова будет работать? А его что, надо будет постоянно… эмммм… вот так подстегивать?  Да и сила эта все равно очень опасна, - задумался. – Можно ли ее контролировать, что бы человека не спалило в угли?

Гремлин слушал доктора, настороженно сопя, явно принимая иронию за чистую монету.
- А вы и так однажды прямо с воздуха спустились, - припомнил он одно из эффектных появлений доктора. – Кролей из шляпы? Давайте мы Вам лучше пауков туда насыплем, у нас этого добра…
Василий пнул гремлина под столом, что бы заткнулся. Вечно как нахлебается из своей фляги, так начинает чушь нести.
- Если тело уже не желает жить, стоит ли поддерживать его жизнь искусственно?...
И тут же осекся. А если бы это касалось его детей? Разве не боролся бы он до конца, желая сохранить в хрупком теле хоть искорку жизни? А если бы это касалось доктора? Отпустить или отвоевать у смерти право на жизнь?
- Пожалуй, Вы правы… Мы боимся того, чего не понимаем, но кто знает, если разобраться…
Василий обмакнул палец в вино и осторожно провел по краю наполовину опустевшего бокала. Звук, словно появившийся из ниоткуда, из тех самых недр вина или сердца самого бокала, глуховатый, как мелодия ветра, замер на кончиках пальцев. Дом отозвался и тихо зазвенел витражными окнами и поскрипыванием потолочной балки. Эдвард цыкнул на арахнида, и тот послушно отдернул руку. Гремлин торопливо утопал в глубины вздыхающего дома, а Василий только вздохнул.
- Он, - подразумевая дом, - очень музыку любит. Но когда начинает подпевать, у него черепица осыпается, и трещины по стенам… - задумавшись, он не сразу уловил поменявшееся настроение доктора.
«Может я опять сказал что-то не то?»
Арахнид, чуть склонив серебристо-седую голову к плечу, прислушался к окружающему миру. Проснувшееся солнце залило запущенный сад теплым светом, заиграло на стеклах веранды. Василий погасил ставшую ненужной керосиновую лампу.

- Люди убивают то, что не понимают, - усмехнулся арахнид. – У каждого из нас куча предубеждений против непонятных стихий, непонятных существ…
Похоже, сегодня утром он говорит исключительно избитыми фразами. Растревоженный дом потихоньку успокаивался, снова замирая и погружаясь в архитектурные грезы об очередной реконструкции.
- Вот как? Интересный дом... Только жаль, я подозреваю, играть на пианино там будет опасно для жизни...
- Это да… Мы поэтому никаких музыкальных инструментов дома не держим, - чуть улыбнулся. – Конечно, это все равно, что запрещать тяжелобольному человеку заниматься любимым делом, потому что оно его убивает. Наверно тот, кто строил этот дом, так и не смог его закончить и остался в нем навсегда. Может, так и должно быть? – задумчиво. – Кто песню спел, и жив, тот не певец…
Прекрасное утро. Воры и убийцы уже разбрелись по домам, большая часть злыдней еще не покинула своих постелей. Удивительное время, пока мир может немного отдохнуть от человеческой глупости и жестокости. За чашечкой утреннего кофе, конечно, можно благодушно размышлять о планах по завоеванию мира, но для этого тоже еще надо заставить себя проснуться.
Василий посмотрел на доктора, и хотя не был уверен, что слова благодарности были обращены к кому-то конкретному, решил спросить.
- За что, док?

Василий тихо рассмеялся, смущенный словами благодарности.
- Вас послушать, так  я милейшая домохозяйка. Мой жизненный опыт подсказывает мне, что если человек говорит о чужих обыденных делах – «это прекрасно», то он, почти наверняка, никогда не пожелал бы жить такой жизнью, - отшутился арахнид. -  Но восхищаться чем-то и не желать этого несколько противоречиво… Хотя, быть может, закономерно. Местных женщин я сам боюсь, они все время орут и кидаются на меня с вениками, а вот Вы, напротив, вызываете у них восхищение, я уверен, - едва заметно вздохнул. - Очень нелогичные создания, я бы вот на себя пошел с топором… - задумчиво. – И это как минимум. Кстати, док, а Вы каким оружием владеете?
Собственно, вопрос был насущный и наболевший. Драться Василий любил и умел, предпочитая всему холодное оружие, но вот партнера для тренировок пока найти не удавалось.
- Вопрос о человечности вообще весьма любопытен. Согласитесь, я всего лишь защищаю свое. Свой дом, своих детей, тех, кого я считаю своими. Это естественно для любого живого существа. Вы же посвятили свою жизнь тому, что бы защищать чужие жизни, забывая о себе. На это способны только люди… Ну и те, кто обладает схожей системой ценностей. Другим созданиям альтруизм не свойственен.
Василий переступил лапами, подвигая доктору и свою чашку.
- Может кофе? Свежего и горячего?
Умиротворенный настрой доктора действовал на него успокаивающе. Опасные ночные разговоры и полученный от них осадок постепенно отступали.
- Док, я не сомневаюсь в Вашей сверхчеловеческой выносливости, но бессонная ночь за философскими разговорами, похоже, дает о себе знать… Вы можете отдохнуть у нас, – тут же добавил, опасаясь, что его предложение может показаться двусмысленным. – В гостевой комнате… Или даже в саду.
Плотное шелковистое полотно паутины могло служить прекрасным гамаком, если только у вас нет какой-нибудь паукообразной фобии. Вроде за доктором этого не наблюдалось, но Василий решил тему не развивать.

- Ну, знаете ли… Большинство разумных существ так устроено, что если заниматься лечением их болячек безвозмездно, они перестают не только ценить свое здоровье, но и труд тех, кто его поправляет… - фыркнул арахнид.
- Огнестрельное оружие мне, увы, недоступно, - показал паутинные бородавки на ладонях. – Я вечно запутываюсь в спусковом механизме, - рассмеялся. – Трость? Почему бы и нет, оружие может быть любым. Но трость против глевии вряд ли выстоит.
Василий просиял, когда док принял предложение отдохнуть в усадьбе и отдал ментальный приказ паукам, что бы принесли все необходимое для приготовления кофе, а сам достал из под стола небольшую керамическую шкатулку на ножках, открыл ее, и погладил по гребню дремавшую там маленькую саламандру. Кухня была царством Эдварда, поэтому арахнид даже не подумал туда соваться, все, что ему было необходимо, уже доставили пауки, потянувшиеся вереницей на веранду. 
Арахнид кофе любил не столько за вкус, сколько за запах, и отдавался кулинарному творению полностью, словно медитируя. Смолол зерна в ручной кофемолке, прогрел изящную медную турочку, поставив ее прямо на спину жмурящейся саламандры. Потом всыпал туда кофе, щепотку душистых специй, с потолочной балки спустились пара пауков с кусочками сахара в лапах. Василий не глядя подхватил сахар и бросил его в турку, залил водой. Саламандра довольно жмурилась, по золотистой чешуе пробегали едва заметные  волны пламени, иногда она изгибала длинную шею и норовила лизнуть арахнида за пальцы, но он предусмотрительно отдергивал руку, вдумчиво следя за процессом приготовления. Потом снял турку, подождал, опять поставил на саламандру и так пока не пришел к какому-то только ему известному завершению. Чистые чашечки точно так же чуть прогрел и только тогда налил туда готовый кофе. Сначала гостю, а потом себе.
- Прошу…

Арахнид довольно улыбнулся, не так уж и много из человеческих дел было ему доступно, но кофе он готовить не только любил, но и умел. Пронизанная солнечными лучами веранда наполнилась ароматными запахами, гармонично дополнявшими погожее утро.
- Благодарю, доктор. Рад, что Вам понравилось.
Он задумчиво водил пальцем по краю своей чашки, пока гость смаковал пряный напиток, словно запечатлевая в своей памяти это время. Иногда жаль, что воспоминания о тех или иных событиях нельзя спрятать в резной ларец, что бы выудив их оттуда холодными дождливыми вечерами, перенестись туда, где тебе было так хорошо и спокойно.
- Пойдемте, я покажу Вам комнату. Вы ведь уже были самой усадьбе? С тех времен могло все измениться, так что смотрите под ноги.
Василий повел доктора в дом, распахнув узорчатые витражные двери, через двусветный холл, потолочные балки которого были оплетены паутиной. Легкие тенета сплетались в витиеватом художественном  беспорядке, покрывая тяжелое, грубо обработанное дерево, придавая дому романтичный образ запустения.
Несколько ступеней вело к западному крылу усадьбы, где располагались гостевые комнаты. Василий искренне надеялся, что со времени его последней экскурсии по собственному дому, по крайней мере, в этой части не произошло никаких необратимых изменений. Эдвард регулярно сметал здесь со стен паутину, и гонял восьмилапов, поскольку утверждал, что в доме должна быть хоть одна комната, в которую можно заходить без опасения запутаться в ловчих сетях.
В одну из таких комнат арахнид и привел доктора. Деревянные панели закрывали стены до половины, зеленые обои с едва заметным золотистым растительным узором начали выцветать. Но, вполне вероятно, что дом просто решил поменять расцветку. Кровать со средневековым пологом, небольшой стол с вольтеровским креслом, тумбочка с кувшином и небольшим тазиком для умывания пока стояли на своих местах.
- Я знаю, люди предпочитают отдыхать у себя, но я рад, что Вы приняли мое приглашение. Вас никто не побеспокоит… - бочком подошел к кровати, запустил руку под подушку и выудил оттуда паука величиной с ладонь. – Извините. Он пригрелся… - посадил себе за пазуху.

Отредактировано Василий (2010-09-14 20:33:20)