Выпьем с горя, Кот Учёный,
Не печалься сильно обо мне.
Ты право, пьяное чудовище!
Я понял: истина в вине.

(c)перто

…Когда вечность дышит в лицо запахом пыльным и манящим, это охота. Это охота, это желание, это предвкушение, это приятно и действует безотказно, как запах течной суки на свору кобелей. Это прикосновение в толпе, где каждому плевать, отчего монах в истасканной рясе вздрогнул и остановился на месте посреди карнавального шествия, не обращая внимания на возмущение теснящихся прохожих.
Итре не любил такие места, Четвертый круг Хаоса вообще никогда не был его любимым местом и занесло его сюда случайно, но сейчас все глухое бешенство от толпящихся вокруг людей, не-людей и населяющих эти улицы уродов отступило назад. Существо древнее и помнящее, вероятно, более, чем все прочие, кто был рядом, вместе взятые, существо жившее долго и красочно, оно мелькнуло и почти исчезло, не дав ловцу душ ухватиться за его ускользающий образ, за едва ощутимый запах, который не учуяла бы и лучшая из охотничьих собак. Когда альбинос сумел пробраться в какой-то относительно тихий переулок, след был уже потерян, но настырность и азарт от желания присвоить себе и эту диковинную душонку, и все ее воспоминания, не позволили отступиться. Воображаемый аромат дразнил тонкие ноздри, он был уверен, что найдет свою добычу снова, но как раз на этом самом месте капризная жирнозадая Фортуна развернулась на сто восемьдесят градусов, аккурат своим пышным афедроном к Итре.
Прислонившись к какой-то холодной каменной стене, ловец душ вслушивался в происходящее на соседней улице, пытаясь наткнуться на малейшую подсказку, которая могла бы вновь намекнуть на потерянный след, совершенно забыв о том, что и в переулке, кроме него, может оказаться еще кто-то, а, тем не менее, этих «кого-то» оказалось трое. Изрядно подвыпившие обитатели местных кварталов, сытые, сильные и охочие до развлечений, подогретые высоким градусом употребленного внутрь, своей мишенью выбрали одинокого монаха. Ну или того, кто оного монаха успешно изображал. Знакомства, конечно же, не получилось, Итре весьма нелюбезно высказал полнейшее нежелание иметь что-то общее с выпивохами, потом в ход пошел чей-то кастет, его собственный посох, и, в конце концов, двое из наглецов спешно отбыли, а третий прилег отдохнуть с раскроенным черепом.
Слегка пошатнувшись, альбинос сам опустился на утоптанную землю рядом с телом. В голове, после знакомства ее с грубым свинцовым изделием, звенело обстоятельно; из рассаженного виска лила кровь, и сам ловец душ выглядел как неудачный грабитель с большой дороги. О продолжении охоты, конечно, уже не шло и речи.
Мрази.
Поднявшись на ноги минут через десять, Итре с омерзением стер с лица кровь, болезненно поморщившись, коснулся быстро затягивающегося рубца и, рассудив, что теперь уже спешить некуда, подозвал странного своего поводыря, оторвавшегося от него в толпе, уродливую тварь без шерсти, издалека смахивающую на тощую собаку. Бредя вслед за ней на звук шагов, ловец душ подавленно вздохнул, ненавидя в этот момент весь род людской, но докатившийся до него шум и запах сумели несколько улучшить это отношение. Убедившись на всякий случай, не срезали ли у него кошель, альбинос направился залить свое отвратное настроение в мелкий кабак, что притулился у входа в узкое горло переулка.
Внутри было в меру шумно, в меру весело и еще в меру пьяно – вечер, если он не ошибался во времени, только начинался, а, значит, все еще только будет. Пробравшись следом за собакой к одному из свободных столов, слепой присел на скамью поближе к стене, прислонив к ней посох. Тварь умостилась под столом, а сам Итре, отыскав в кутерьме голосов и мыслей подавальщицу, не стал перекрикивать шум, а позвал, не размыкая губ. Затасканная деваха, пахнущая луком и пивом, наконец, остановилась перед ним, вынудив голую псину недовольно зашипеть, вздернув вверх морду со светлыми рыбьими глазами.
- Не бойся моей скотинки, красавица. – Ловец душ допустил в голос немного теплой иронии, почуяв непривычный в этом затхлом воздухе аромат страха, - Принеси усталому монаху чего покрепче, но учти, что у меня есть вкус и угодить ему разбавленным пойлом будет тяжело.
Серебряная монета рыбкой заиграла, перекатываясь на тонких пальцах, потом покатилась к противоположному краю стола.
- Хочешь еще такую же, красавица? – Слова шуршали друг об друга, становясь острее и суше, - Тогда шевели задницей и не пялься на меня, разинув рот.