Попробуй страх на вкус. Первозданное чувство в силе своей порабощающее душу. Впереди было столько возможностей доказать себе правду, но в темноте иссохших и лишенных всякого выражения стен существовала лишь одна. Единственная вероятность выжить, не превращая свою суть в бездну. Но до чего же лживы собственные мысли! Тебе одна дорога, ступай по ней, не сходя с тропы, в мир, где правит жестокость, и смерть сама станет тебе женою верной. Все будет… Будет… Шептали тени, обещая свое напоминание, что избавление не будет скоротечным, что в юности есть свое очарование смерти. Не тела, так души… Медленно разлагается иссеченное кровоточащими ранами сердце. Пока что этого не было… Пока что все едино в серости заката… или рассвета? Для только зарождающегося безумия все едино.
  Замереть, чтобы дышать неслышно и трепетать от каждого шороха, что приносится извне. Тебя нет, ты всего лишь одно из тысячи сомнений. Боль в разорванном острыми камнями теле, а окружает тебя лишь страх. Пальцы, цепляющиеся за рукава рубашки, холодны, словно жизнь уже покидает это юное, но уже познавшее страдание создание чей-то злой воли, в которой было столько ненависти… Она обезобразила его, лишила выбора, поработив навечно. Она же отняла у него единственное, что позже будет представлять хоть какую-то ценность. Нет тебе покоя, нет благословения на светлые образы…
Сквозь слезы, застилавшие глаза, мутнела суть, искажаясь, плясали тени, обращаясь в истинных чудовищ. Они были повсюду, они желали его, тянули бесчисленные щупальца, извивающиеся в полном серебряной пыли воздухе. Слезы ребенка, следы безвинной боли, отраженной в преломленном свете. Как блестят они на изуродованных щеках мальчика, с ужасом смотрящего лишь на отблески пламени факелов, приближающихся… надвигающихся, так неизменно и неотступно.
В зияющей пустоте картонных стен Александр был не один. Друг или враг? У изгнанного из мира людей существа не могло быть союзников. Враг в каждом шипящем звуке, каждом силуэте, в алчущем поиске блуждающем между темно-серых каменных вертикалей.  Даже в безразличии всегда находилась страсть к уничтожению. Поступком или словом. А, может быть, и тем и этим.
Он чуть заметно пошевелился, и звук непрошенный… сухой стук хищного металла разбил оковы страха. Испуганно замерев, мальчик увидел, что в сумраке вечернем, что вползал даже в старый склад, видны очертания…. Будто луна упала с небосвода, будто смертельно была больна она, покрывшись ржавчиной из крови, на досках пола лежало полукружие серпа. Когда-то он знавал и зной палящего солнца и краски синие безоблачного неба и запах трав, теперь же всеми позабытый, в пыли оставленный, для мира позабытый, манил к себе…Ну же…. давай. А вместе с тем вливались в вздохи волнения и крики, что проникали снаружи. Жаркое пламя святой мести и не менее страшный лед обдуманных решений. Преследователи смешались в одну толпу, и споров хриплые крики перекрыли голос, что обозначал присутствие. Уже не иллюзорное, а настоящее.
Шершавая ручка серпа сама собой попала в ладонь Александра. Он даже не понимал, что делает, когда рванулся с пола, навстречу силуэту, открытому ему  не прошенным светом плененного огня.
  Юноша… в черных волосах запуталась сама царица-ночь. И страшно… воли превозмочь, слепой удаче двинуться навстречу. Черной тенью… как потом много лет спустя, прильнул он к чужой спине липкой от крови, как и его собственные бока. И песня отзвучала, как благоденствие, молчала, даруя то, что уже потеряно много веков назад.
Свободная ладонь накрыла рот Андраша, заставив шипящие звуки затихнуть. А серп, или, может быть, все-таки луна, оскалившись, ждал своего часа. Он чуял что-то, что по ржавчине ползло, наполняя воздух запахами крови.
- Тише. Они услышат. Александр просил и умолял, до ужаса боялся того, что дверь склада распахнется, и все пространство разорвется от предвещающей агонию души.
… Я говорю вам, здесь он… Не мешайте церкви, у нее на этом месте свой интерес. Да, что нам ваша церковь, когда… убийство, святотатство! Слишком много упоминаний смерти на обеих сторонах. Они уже и сами не знали, кого искали, чтобы наказать. Металось воздаяние, а вместе с ним и созерцание… Жестокости предел мерцанья и заблуждений паутина-власть. И вроде бы огни факелов притихли, удаляясь от убежища двух бьющихся сердец, святые ангелы летели прочь, будто стая охотничьих псов, разыскивая свою жертву.
… И лишь один монах, не верующий в простоту порывов, решил проверить, чтобы убедиться, на самом деле ли звереныш убежал, подстегнутый следующим по его пятам возмездием. Недрогнувшей рукою отворил он дверь, раздался скрежет… как сталь по кости. Зайдет он  долгожданной смерти в гости, или останется? Перед ним порог.
Искал мужчина, словно в саван, обряженный в рясу, не Александра, но другого. И он обрел свою цель, безошибочно различая силуэт в обманчивом свете уходящего заката.
- Ах ты… Костистый палец указал на Андраша, но в этом и была ошибка. Не успел монах закричать, позвать остальных участников расправы, как рыжий серп, лезвием свои рассекший воздух, скользнул по его запястью, отрубая кисть… Красное в сером цвете казалось нереально алым. Мальчишка, отпустивший слепого юношу и теперь дрожащий, с умирающим дыханием смотрел на дело рук своих. И пусть голос безумного разума увещевал, что так было нужно, он не мог поверить, в то, что искалечил человека… Сам…
  Страшно скрежеща зубами, монах взмахнул своим дубовым посохом, и беспощадное дерево врезалось Александру в грудь, опрокидывая его навзничь.
Да, мужчина пришел не за ним, но заберет его с собою… И крик раздался в тяжелом танго-цвете…

Моменты истины неисповедимы, и кровь терзает странность наших чувств, покуда правят бал мотивы и отрешенность тайных уз. Смотри в глаза своей судьбе. Не видишь? Я играю, забыв о краткости мановенья сна. Что будет дальше, я пока не знаю. Душа, сожженная дотла, теперь пуста. Бессмысленны сомненья, споры, все это не существенно… почти. И где-то рядом слышим разговоры о чуждости багровой сладкой лжи.
… Тупая боль в груди не давала даже вздохнуть. Оковы, пульсирующей нитью протянувшиеся под кожей,… и запах кровавой страсти, что навсегда останется с ним, оставаясь единственным спутником много-много лет. Лежа в пыли, ощущая спиной тяжесть падения о твердые доски пола, Александр не мог видеть, что происходило рядом… но ощущал всем своим существом, словно зверь… Долетали обрывки чужих слов, оброненные в вспыхивающих огнях, которым место оставалось лишь только в подсознании. И взрывы… долгожданные порывы охладевающих и странных чувств. Все ново, но только позабыто. От теплой влажности разрезаемой плоти хочется кричать, но мальчик лишь кусает губы. И сердце просит разум замолчать. Внутри что-то скребется и просится на волю, но темноте пляшущих теней нельзя рассчитывать на мимолетную свободу, что отзовется пыткою бушующих страстей.
Снаружи ветер подымался, отбрасывая пот с лица, а с нами только сон остался, которому не видится конца. Я умер? Подожди немного. Познаешь смерть, зачем теперь спешить? А дикости вопиющей к справедливости природы оставим им самим… Нам нечем дорожить. Идут года, проходят мимо ночи, становится короче день. Не от того ли нам теперь так проще? Забыты света наставленья… Ты верь, в то, что все изменить мы можем, что противоречий соткан красный цвет, что отрекаемся от царственности…, впрочем,  и тут не обойдется без потерь.
   И, страшась собственных желаний, мальчик закрыл глаза, чтобы представить теплое дыханье, чтобы остановить те волны страха, что с неумолимой алчностью взывали к его сознанию, в котором солнце почти зашло за край, но еще лучами своими озаряло недостроенные остовы жизни, так и не родившись, уже покоящиеся в руинах. В воображении все было иначе. Это происходило в ненастоящем и бесплотном сумраке иллюзий, этого не было. Но отчего тогда на судорожные проявления угасания чужого существования откликалось нечто, что было спрятано так глубоко? Отчего Александру самому хотелось… Может быть, выйти из спасительного укрытия навстречу своим преследователям? И будь, что будет… Тогда не останется возможности для сомнений, и кровь, обагрившая серую треснувшею поверхность, и кисловатый запах извергнутого чужого страдания, и еле слышное царапанье ногтей по полу в бесполезной попытке удержать рвущуюся на просторы смерти душу.
Лишь только голос, будто проникающий в сознание откуда-то извне, из непроницаемого тумана, в котором добровольно потерялось юное стремленье к свету, заставил Александр открыть глаза. Правда… Реальность… От нее не скрыться даже в бреду дрожащих образов. На какой-то момент мальчишке показалось, что ему удалось сбежать от страха и ужасов всепроникающей боли, что сладковатый аромат осенних яблок вмешивается в солоноватый привкус свежей крови, что бьется за решетчатой оградой огонек, не знающий желания пожрать живую плоть, оставив после себя лишь только пепел.
Но морок исчезает, стоит Александру посмотреть на бледное лицо в обрамлении волос цвета воронова крыла, что склонилось над ним. Кто здесь? В цветистом полумраке черно-белых снов? Два существа, по-своему несчастных…. Только сейчас мальчик сознает, что в его руке все еще зажат серп, с которого на доски капает неспешно кровь. Капля за каплей и еще немного. Интуитивно больше, чем вдумываясь в свои действия, Александр подносит проржавевшее лезвие ко рту и слизывает алую влагу. Что-то происходит, все краски потускневшего восприятия обостряются в сюрреалистичной вспышке. И голоса… голоса… опасность и тревога, снаружи бьется в злобе своей людская ненависть, готовая в следующее мгновение поглотить и растерзать два бьющихся в унисон сердца.
- Да… Роняет во всеобъемлющий ужас одно единственное слово Александр прежде чем подняться на ноги. Он присоединяется к черноволосому юноше. Взгляд ненадолго цепляется за багровые выпуклости внутренности распростертого тела монаха. Тело, уже отпустившее себя в безвременье, еще чуть заметно вздрагивало. И Александра тянуло к нему. Так хотелось дотронуться, вкусить, … но он пугается своих желаний. Вместо возможности искривленных граней, мальчик помогает открыть тяжелую крышку. Вдвоем они поднимают ее, и чернота принимает беглецов, а за спинами их уже бушует пламя, неистово мечущееся в поисках жертв. Но огню достается только отец Игнасио… или то, что когда-то было им. Мертвецам все равно, живые же не успокоятся, пока не утолят жажду смерти.
С ревом пламя разгорается, в его жаре чернеет дерево… И смешивается с голосами негодующей толпы крик пространства, ибо было уготовано юным убийцам иное… Другая судьба, так было бы лучше для многих людей, что встретятся им по пути в костяной дороге. Но к чему об этом думать?
… Куда теперь? Александр ничего не узнавал, впереди лишь незнакомая местность, полная пугающих очертаний. Не его жизнь, не его воспоминания о будущем. А под красно-желтой бушующей стихией погибает старый склад, становясь вечной могилой для мертвого монаха…

… Доверие… в слове этом гораздо больше внутреннего содержания, нежели пустых неспешных звуков, что заставляют нас поверить в иллюзорность мира. Оно обманывать… обманываться радо, вплетая струи чистой и прозрачной лжи. Нам в детстве только кажется, что небо в вышине все голубое, с годами серость больше набегает, и золотящийся луч солнца меркнет под покрывалом из обрывков страшных снов…
… Сюда не проникали даже отблески дневного света, здесь царствовала вечная ночь, будто заблудившись меж стен безликого камня и оставшись навсегда в плену своих метаний. Недолог путь, но кажется он вечным. В раздавленной красным закатом темно-синей тьме все приобретает тайный смысл и теряет последнюю реальность, за которую можно было бы… нет, все обречено на не прекращающиеся в круге вечном сомнения. Пока же впереди только вопросы, те самые, что не требуют ответов.
Не произнося ни слова… Куда мы… Зачем…. Что ждет за этим поворотом, укрытым сумраком агонии подыхающей в кровавом зареве любви, Александр следовал почти неслышной тенью за юношей, уводящим его прочь от криков, полных гнева, от яростного рыка огненной стихии, пожиравшей плоть иссохшего сарая. И сам что зверь, что затравленное создание природы, почуявшее смерть и близость тлена. На слова, произнесенные его слепым спасителем, мальчик молчит. Но и без звуков, рвущих тишину с неясными отзвуками боли, воображение подстегивает инстинкты.
Нет ничего достовернее образов, рожденных чистой фантазией почти невинной души, в которой все так тесно соединилось. Кажется, дрожь пробегает по телу. Но, к ужасу своему, Александр сам не может признаться себе, что это. Боязнь оказаться застигнутым толпой или всепоглощающий голод, становящийся раз за разом все сильнее. Так вспыхивают вспышки предстоящего безумства от нетерпения почувствовать солоноватый привкус крови вновь. Перед глазами вновь и вновь встает картина, написанная утраченными навсегда стремлениями в алых тонах, что, преломляясь, создают очевидную неотвратимость. Серп тускло блестит ржавым кривым лезвием в ожиданиях минутных, затем описывает почти идеальную окружность. Так четко слышится звук перерезываемого мяса, сухожилий… еле слышно трещит кость, прежде чем сустав разрушится, извергая багровую липкую жидкость. И жгучее дыхание манящего соблазна… Судороги, чтобы не дать ему распространиться по истерзанному телу, серая рубаха холодит кожу, пропитавшись кровью. В страхах своих Александр забывает о той участи, что мчится по пятам.
   Что-то, какое-то единство тянет его к черноволосому пареньку, к той скрытой силе, что ощущается даже в воздухе. Но уже сейчас к влечению этому примешивается странное чувство, которому нет описания. Вперед… вперед…
Скрипит отчаянно потайная дверь, прежде чем открыться полностью в испытания новой боли. Черноволосый юноша первым поднимается с зияющий все тем же горячим пламенем проем. Чужие запахи расцветают безумством крови. Словно цветок, развернувший лепестки, она озаряет путь, и Александр следует за пареньком… Их двое, как и тех, кто таился в этом помещении. Пречистая вера полна темнейших древних чувств и отрицает повеленье неба, в жестокости своей собравши жатву новых душ.
… Мальчик застает как раз момент, когда нож в руках его спутника поет о мести, вгрызаясь в одного из тех, кто был Александру пока что незнаком…. Пока… А рядом, будто желая растворить в блеске своем уединение момента, хищно скалится топор, что жаждет завладеть юной, но у же почившей в бездне, жизнью. Один на один. Не нужно было тихою змею таится в темноте, сливаясь с танцевавшими тенями. Это не твой бой, но соблазн сильнее. Не разум, нет, хотя два совершенно разных голоса разрывают мысли, скорее то, что послужило началом жизни самого Ремфана, явившегося в этот мир из страхов собственного Я.
Темноволосый мальчишка оказался смел. А как могло иначе быть, коль жребий уже брошен? Взрастает поглощающая краски жизни смерть, дрожит от ярости, но сердца путь свободен. Выбор есть всегда, чего не скажешь о брате Алваро, который не отрываясь всматривался в «звереныша», представляя себе в упоении последующую за этой секундой расплату. Слова в окраске сумасшедшей не находят отклика в его сознании, он не придает им смысла. Наоборот, чего казалось проще. Вот перед ним щенок, в союзниках которому один лишь нож. Отец Лусио пал жертвой своим же заблуждениям. Не стоило недооценивать этого худенького паренька. Но он…. брат Алваро не таков, он подобен Богу, и, как всевышний, вправе творить справедливый суд. И только бескрайняя пучина тяжкой боли станет для мальчика… отступника, для которого искупления не будет, если только кровью.
  Как много сил вложил монах в удар, с какой поспешностью хотел он поскорей покончить со слепым ребенком, в облике чьем ему видел сам Дьявол. Но кое-что он упустил. Тень безликая звериным шагом обошла его сзади и тварью хищною оборотилась. Александр прыгнул на Алваро, и зубы его, острые словно собачьи, впились монаху в шею. Крик нечеловеческий… Ибо близка оказалась артерия… перегрызть ему горло… Но монах силен. В страшной агонии размахивает он своим топором, а тот, повинуясь хозяину, рубит воздух, крушит все, чего касается его остро отточенное лезвие . А Александр все ближе прижимается к мужчине. Рот наполняется живительным нектаром, что все его тело заставляет трепетать. Брат Алваро пытается избавиться от существа, ворующее его дыхание еще при жизни. Конвульсивно скрюченные пальцы лишь чиркают по пепельным волосам своего убийцы, но тщетно… Капля за каплей… поток уже не остановить, топор падает из ослабевших рук, и монах тяжело оседает на колени. Взгляд его уже затягивает пелена, но мужчина продолжает всматриваться в «звереныша», будто ища помощи. А бледные губы шепчут последний вопрос, но звуки эти теряются в влажном радостном дыхании Александра, который с упоением поглощает его тело. На разрезанном от уха до уха рту играет страшная улыбка… И чернота, внезапно явившая себя из живота мальчика, ликует вместе с ним, пока не исчезает, спрятавшись обратно.
Наконец, Александр отпускает монаха, и тот, больше не тревожим, засыпает вечным сном. Рукавом рубашки мальчик пытается вытереть лицо от крови, но только больше оставляется красных разводов….  Теперь сомнений и страхов стало меньше.
- Ты был прав там… в темноте. Но обратного пути нет. Ведь так? Голос уже больше не дрожит…

Утерянная жизнь просачивалась сквозь сомкнутые веки, но не было желания даже удержать ее. Говорят, что только в свете находится то, что движет миром, говорят, что безумны остывающие звезды, что в бренности есть свой тайный смысл. Но молчит мертвец, скалясь обгоревшими губами в небо, голос его подобен сотни брошенных на произвол судьбы стенаний, наполняет он пустоту, образовавшуюся от человеческой злобы, от зависти, очерняющей кровавыми нитями сердца, от слепой веры в заблуждения, которые способны не только поработить разум, но и вскрыть рану перемешивающихся с болью страстей. В огне святой церкви сгорали, обращаясь в пепел, обрывки слов, начертанных на стене неисчислимым количеством жертв, чьи тени всегда позади познания. Они не могут показать свои страдания, но крики их вечны… Как и заблужденья веры. Мы все равны перед Судом… Скажите это брату Луцио или брату Алваро, их души навечно порабощены сомнениями жестокости нашей жизни, их голоса сливаются с криками тех, кто давно перешагнул грань, отделяющую пожирающий самого себя свет и рождающую образы иллюзий смерть.
  Никто не сможет вернуть нам наши души. Никто не вернет нам хрустальные грани детской мечты, разбитые вдребезги обстоятельствами правды. Что есть она, когда вокруг столько лжи, что поневоле начинаешь верить обману, ибо только он предоставляет нам мотивы того, чему еще только предстоит произойти? Бессмысленно бороться… Можно только покориться течению реки, вода которой больше напоминает кровь…
Кровь… Она повсюду. И на губах, как воспоминание немыслимого момента, когда зверь сильнее воли человека… И на полу, медленно вытекает она щупальцами пульсирующего багрянца из тела, лежащего ничком… И в пламени угасающего огня извиваются кровавые змеи, предчувствуя безумие этой ночи… И в отдаленном свирепом лае своры собак, идущих по следу своей добычи, которая казалась им не более, чем загнанным олененком… ему не избежать вакханалии смерти, ему не будет спасения, хотя, в покое тоже есть своя награда.
  И Александр сбрасывает с себя путы очарования недавней смерти. А очарование казалось столь крепким, что разорвать его было так непросто. Запах паленого мяса дразнил червя,  заставляя сознание мальчика уходить куда-то в темнейшие углы его подсознания. И несколько секунд так оно и было… смерти подобен транс, уводящий личность человека в небытие… и разбудили Александра от грез жестокости, когда хрустят чужие кости на зубах, когда бескровные губы молят о пощаде, когда ты властен над жизнью и так хочется, чтобы агония ее длилась дольше…., слова черноволосого юноши, наполненные злобой и желанием… 
Александр его понимал. И боялся своего понимая. Пока что он мог вернуться к свету, но чем больше пытался сделать это, тем больше ужасался собственным мыслям. Что делал он? Нет! Это все неправда! Ложь! Ложь! И тут же тихий шепот, обещающий забвение, как только вновь прольется кровь через перерезанные вены. Мальчик хочет не слышать его, этот голос, принадлежащий ему самому, но десятилетия спустя, но не может. Снова и снова повторяются слова, эхом бьющие по сознанию.
Ты еще здесь… Но уже там… И ты не одинок в поисках истины, что немного приоткрыла черную вуаль, позволив этим двум монахам упокоиться без мира.
- Ты чувствуешь приближение погони? Говори, говори громче, чтобы заглушить этот шепот, сводящий тебя с ума. Отойдя от распростертого на полу брата Алваро, словно боясь, что мужчина оживет и потребует назад свою украденную жизнь, Александр подошел к слепому юноше, стоящему у дверного косяка. В вопросе был интерес, желание познать своего спутника, с которым в эту ночь надлежало разделить феерию нестерпимого наслаждения болью.
При упоминании цыган мальчик вздрагивает. Он знает, что по милости этого народа обречен на вечное изгнание, быть посмешищем для людей, чьё понимание ограничивается лишь похожестью безликих масок. За какое преступление теперь наказан он? Что-то подсказывает Александру не идти на поводу темного желания мести… Но шепот собственного Я сильнее. Он отравляет его душу ничуть не хуже, чем стремление Андраша почувствовать смерть в ее проявлении, липкой от свежей крови.
Вспомни… вспомни… кочующий табор без веры и родины… тебе всего лишь пять лет, темная женщина, наклоняется над тобой… в память отчетливо врезался блестящий золотой зуб… она тычет тебе в грудь узловатым пальцем, руки ее увешаны многочисленными перстяными… тебе больно, ты зовешь свою мать… А цыганка, будто ворона, что-то каркает, ухмыляясь золотом…
-  Тогда идем же, пока нас не поймали. Кажется, Александр уже пришел в себя, но тоже всего лишь обман. Страх никуда не делся, но ведет его вперед дорога, с которой теперь уже не свернуть. Оставь себя, оставь свою душу… поздно просить о милости. Мальчик не знает, куда идти в этом незнакомом ему мире и оборачивается к другому юноше… И ночная тьма поглощает обоих.

Природа живет своей жизнью. Отдельно от людского мира, но всегда вместе. В пространстве нет единых ощущений, нет постоянства отравленных смертью мыслей. Зыбкие тени да скелеты черных деревьев, а внутри пустота. Даже извечный спутник беглецов – страх молчал, спрятавшись где-то глубокого в подсознании, скорчившись в агонии звериного голода. И, обрамляя картину пахнувшего старой опавшей хвоей безумия, стонала тишина, все еще пытаясь заполнить собой пропасть потерянных стремлений.
  И сейчас Александр, бегущий, не разбирая дороги, не слышит ничего, кроме нарастающей в его теле боли. Тонкие иглы стального счастья пронизывали плоть насквозь, хоть это был не более чем призрак будущих деяний, не более, чем тень бесплотная, рвущая на части и без того израненную камнями плоть. Нет пути назад, но и впереди их не ждет ничего. И в чужих страданиях они будут вечно искать замену своей жизни. Так уж ли важно, кто выйдет из покрытого зловещей темнотой леса? Будут ли это двое мальчиков, напуганных собственной сутью, или же их настигнет неумолимый рок? Страдания никогда не закончатся, никогда не прекратит петь свою печальную песнь сонм призраков из прошлых времен. И пустыми глазницами на выбеленном песками черепе ухмыляется неполная луна. Ее лишенное разума лицо светится блеклым счастьем предчувствия крови. Дайте мне жертву, у вас не осталось ничего, кроме меня. Ни дома, ни семьи, ни души… обожженные обрывки воспоминаний. Слов обещаний не разобрать, их залила алая горячая кровь. И вкус надолго останется на ваших губах… Навсегда, навсегда. Вот о чем пела безумная луна – мать своих проклятых сыновей. И Александр верил ей. И шел за ней, пока деревья не расступились, и беглецы не оказались на залитой цветом умирающего желтого сияния поляне. Лихорадочные оттенки гниения, и тело еще дышит… чувствует. Но движения воздуха приносят не облегчение, а новые муки. Река, перерезающая поляну, будто сеченая рана, источает затхлый смрад мутной воды.
  И в обманчивом свете кажется, что гной сочится из-под земных покровов. Трупный яд. Ты еще не забыл, Александр, свой давний сон… сон во сне, явивший такую мертвую смерть в одном из самых своих отвратительных обличий. Вскрытая бледная и почти бескровная плоть, пожираемая белыми личинками мух. Жизнь на смерти. Кое-где мясо уже отошло от костей, и теперь их острые очертания видны на разлагающемся теле. А когда-то по темным венам текла ясность существования… Когда-то ты думал, что что-то чувствуешь, но теперь, прикасаясь холодным пальцами к впалой щеке, уже почти превратившейся в твердый воск, ты понимаешь, что это не так. Только покой вечен во времени. Только статичность.
… Здесь есть еще кто-то. И его присутствие в этом обагренном кровью, страхами и злобой месте кажется чем-то посторонним, чуждым, ибо в атмосфере летних ветров, окружающих его, содержится столько света, что Александр отступает в спасительную и ставшую такой родной тьму. А его спутник неожиданно срывается с места навстречу этому человеку. Остановить его? Мальчик и рад бы, да не может, потому что скрежещущая по чувствам злость заставляет его оставаться на месте. Слова… речь… Человек называет его чудовищем. И он, наверное, прав. Александр молча смотрит на то, как худенький юноша прижимается к кузнецу, словно к пустоте из невыносимого света. И к злобе примешивается до боли знакомая нота ревности. Почему у него не было никого, к кому можно было бы испытывать хотя бы доверие? Ненависть, издевки, спрятаться в старом родительском доме, чтобы не нашли, чтобы снова камни не летели в познавшее так рано страдания тело.
  Но что-то происходит там… у берега мертвой реки. В беснующихся тенях Александр не может различить дыхание смерти, но ощущает перемены. И от них просыпается черная тварь, в которой находится частица его собственного я, обрывок души, остающийся в ней навсегда, даже когда сам Ремфан теряет ее в бесконечной череде ночей. Медленно он покидает свое временное пристанище и идет к двум силуэтам… Белое на чернильной воронке убийства. Тонкие губы оскаливаются в подобие улыбки, и становится еще заметней щель разрезанного рта. Стоя над живым и мертвым Александр будто бы становится старше, что в нем меняется. Но тут же исчезает, стоит мальчику услышать хрипящие слова его темноволосого спутника.
- Идем же, идем скорее. Рука Александра сначала осторожно ложится на плечо юноши, прильнувшего к телу одного из преследователей, что без сомнений заслуживал того, что с ним произошло. Но что-то холодное… цепкое, словно пробегает от слепого мальчика к нему. И пальца Александра сжимаются, впиваясь в тело божьего дитя. Кажется, кузнец называл его так… Но в темноту вливается свет от огня. Погоня близка, близки наши страдания.
- Оставь его! Просит ... умоляет Александр, и голос его эхом отражается откуда-то из глубины груди. Трещат сухие ветви, колышутся тени…  Люди, живые души вокруг. Они не оставят своим жертвам ни единого шанса. Поздно… Рок догоняет их. Изначально не было смысла противиться судьбе… Чернь приближающихся, блестит золото… И огонь факелов вырисовывает во мраке смуглые лица. Цыгане. Четверо молодых мужчин.
Что-то замирает в сознании мальчика. Секунда дрожит, замедляя мгновение.

Остывший ветер. Как долго будешь ты еще наполнять собой сведенную судорогой грудь, унося в потоке воздуха яркие мечты и оставляя вместо них лишь только пепел? Остывший ветер… Ты приносишь с собой разочарование и одиночество. Даже боль уходит, она неверна тому, кто так легко поддается искушению кровавого идола. Остывший ветер. Шепчут губы, но иглы пламени вонзаются под кожу…
И темнота дрогнула. Сквозь ее разорванный полог изливалось расплавленное золото. Проклятое. Черное. Завораживающе блистающее своей нестерпимой красотой. Их было не четыре. Намного больше. И тянулся вслед за цыганами след красной паутины… Так было до, так будет после. Нам же только остается встать на распутье… встать посередине, чтобы нетерпеливая всепожирающая судьба смогла настичь нас. Бежать дальше не хватало сил. Впереди безгранично воцарился мертвый лес. Иди по нему, и заблудишься в своих снах. И нет пути назад. Еще никто не смог выбраться из этого леса, в котором даже деревья несли отчетливый отпечаток смерти. Все тропы, манящие кажущейся безопасностью, вели в темноту пропавших мечтаний. Там не было место даже кровавой страсти. Только равнодушие, что губит сильнее любого порока. Забыты мы, отвергнуты… Странное восприятие реальности. Будь проклят этот лес со его живыми тенями сотен неприкаянных душ, будь проклята река, в водах своих цвета мертвого… цвета страшного несущая лишь горечь далекой утраты…
  Беглецам не оставалось ничего. Выбора не было. Но у кого из нас есть выбор? Прописные истины на самом деле оборачиваются слезами. Мы не умеем прощать, мы возводим крепкую стену из уверений, что виноват кто-то другой… не мы… Жизнь продолжается. Кошмарная жизнь, не имеющая право на существование, но, вопреки всему, рождающаяся снова и снова из соленых капель обмана. Хотя для кого-то она обрывается, так и не начавшись….
   Порывы ветра становятся настойчивей. Рыча, словно голодный зверь, рвет он ткань пропитанной кровью рубашки. Мальчик стоит, не двигаясь. Пепельные волосы норовят упасть ему на лицо и закрыть глаза, в которых нет больше света. Он узнал их. Он чувствует враждебный запах лжи и боли. Под цветастыми рубахами бьются сердца. Они такие живые… Цыгане кажутся намного ближе, чем погоня.
Ветер, ветер, ты обманываешь меня. Не пой своих заунывных песен. Не приноси сюда гул голосов, сливающихся с собачьим воем. Не останавливай меня, пока еще могу я дышать, пока могу чувствовать. Молчит ветер. Он всего лишь посланник, ему безразличны двое мальчишек, жмущихся друг другу в поисках поддержки и единства, но обретающих неразрывную дружбу со смертью. Мечта… Нет ее, забудьте. Все эти сладкие грезы тонут во тьме проклятого леса. Каждому в итоге достается то, что должно, а не о чем он просит бессонными ночами. Стальная правда на конце ржавого лезвия серпа.
  Имя… Сказанное черноволосым мальчиком имя ничего не говорит Александру. Для него теперь не существует разницы иссохших истин. Но на звук чужого голоса откликается нечто иное…
Ты помнишь свою мать? Да, ты помнишь ее. Чувства и слезы, когда она смотрела на тебя и видела лишь безжалостное напоминание о своих ошибках. Ты всегда был для нее никем. Только неискупимой болью. А знаешь, кто заставил ее страдать? Не ты, чье лицо исполосовала человеческая ненависть… Теперь ты видишь? Дай волю своей ненависти, дай серпу вспороть темную кожу. Посмотри, что внутри них. И яд их крови прольется на черную землю. Александр дрожит… Его касается чье-то дыхание. Нет, нет. И мальчик видит того, кто никто кроме него узреть не может. Призрачная фигура склонилась над ним. В переплетении белых теней можно различить даже клетки на небрежно наброшенной рубашке… Александр чувствует удушливый запах табачного дыма. Призрак из того времени, когда от его души не останется ничего. Ремфан. Да, это Александр, но старше. С ужасом мальчик понимает, что с рук мужчины, стоящего перед ним, капает кровь. Но она эфемерна и исчезает, стоит лишь каплям достичь земли. Ремфан улыбается самому себе, а в щели разрезанного рта мелькают острые зубы. И от этого Александру становится еще страшнее. Ничего нельзя изменить. Руки призрака холодом обжигают мальчика, когда Рем что-то вкладывает в его ладонь.
  Почувствуй себя через смерть… Последние слова, и Ремфан исчезает, оставив Александра в смятении и страхе. В руке его, как прощальный подарок, серебрится серп, лезвие его безупречно, на нем не осталось и следа ржавчины, будто металл проснулся и возжелал вновь испробовать вкус крови.
- Не нужно идти за ними! Там боль, там смерть. Мальчик ощущает на себе жаждущие взгляды, но преграждает путь своему спутнику, не желая принять свою судьбу. Но только все его слова растворяются в нетерпении алчного идола. Да, Александр, ты прав. Там тебя не ждет ни тепло весенних дней, ни даже отблески былого счастья… А что ожидает тебя и черноволосого мальчика, если вы останетесь на поляне?
Так или иначе ты сделал свой выбор, от которого ничего уже не зависело. Один из цыган подходит к ним и берет за руку слепого юношу.
- Быстрее! Торопит цыган, и Александр идет за ним. Не хочет, но прячет свое оружие от мужчин, сопровождающих их к лодке, что покачивается на волнах мертвой воды…
Через какую-то минуту поляну заливает свет. Но не луна тому причиной, а десятки факелов. Погоне не досталась жертва, погоня негодует… Толпу людей скрывает  туман, ибо переломлено мгновение, в котором больше не осталось смысла. Позади ничего не остается ничего.
  Лодка неспешно проплывает мимо висельницы. И даже отсюда можно услышать, как скрипят веревки, как в дымке раскачиваются тела. У них не было лиц, у них не было времени, у них не осталось ничего.  Река меняет цвет, и мутная вода ее окрашивается в красные подтеки. С балки висельницы срывается черная тень, обращаясь в птицу. Ворон… Он тоже давно мертв и смотрит на проплывавших мимо людей пустыми глазницами белого черепа. Александр осторожно подходит к борту. Что там? В темных водах? И кажется мальчику, будто в красной тьме обретается вечность. Нет сил долго смотреть в водоворот из снов…
- Как тебя зовут? Александр не смотрит на смуглые лица цыган, высматривавших что-то в ужасе оживших страхов. Сейчас он пытается запомнить лицо черноволосого мальчика, который был так же одинок, как и он сам…
Ветер, ветер, остывший ветер…

Серые лики бестелесных теней, что наполняли реку, его безжизненные берега и безликие трупы, бросались прочь от желтого сияния цыганского костра. На первый взгляд казалось, что только там беглецов ждет свобода, что в безудержной пляске языков пламени содержится искра так необходимой им жизни. Посмотри, как манит она своей навязчивой реальностью. Протяни руку, дотронься до изливающегося в прогнившую насквозь правду золотого обмана. Это смерть твоя… Это душа твоя, плененная злобой и ненавистью.
  Александр был лишен того дара, что прояснял незрячие глаза черноволосого мальчика, назвавшегося Андрашем. Не видел он тысячи скользящих в натянутом, будто струна, воздухе тысячу змей, нашептывающих страшные откровения тем, кто готов был их слушать… Или тем, у кого не было выбора, не было возможности отречься от себя, забыть свою сущность и предаться обману мертвой реки, что шумела своими отравленными водами где-то позади… Но то, что все эти темные страхи проносились мимо его сознания и давало какую-то надежду на смутные ощущения реальности.
  Вдох и выдох, рвущийся из груди. Золото давит, золото душит. Но больше всего пугает та алчность, что исходит из ждущих взглядов цыган. В черных глазах только предвкушение. Ни капли жалости, ни искры сожаления. Да и зачем они двум загнанным в угол существам. Не людям даже… Так они выглядели в той реальности, откуда доносился зовущий и протяжный собачий лай и голоса, перебивающие друг друга. А, может быть, это всего лишь ветер, запутавшийся в седых волосах старухи, что стоит у подножия лжи и вскрытой правды, которая изливается в горячий воздух. Все напрасно. Александр понимает это, всматриваясь в цыганку… Ее высохшие тонкие, словно разверзнутая земля пустыни, губы обещают свободу. И в ритме вдруг оборвавшейся дикой, первобытной мелодии чудится то, к чему стремился мальчик, к чему стремился его спутник, чего хочет каждая неприкаянная душа.
Верь нам. Шептали змеи, а золотистый яд, капавший с их изогнутых, будто серпы клыков, проникал в самое сердце. И Александру хотелось поверить. Отдаться всей этой переливающейся неправде. Лучше, пусть и ненадолго, ощутить хотя бы тень желаемого, чем уйти в черноту заблуждений, не оставив себе даже обрывков страсти. Чужой, далекой и невыносимо яркой.
  Но свет меняется. И вот под бликами пламенной ярости в золотой раме Александр узнает ту, что столько лет являлась ему в кошмарах. Так значит вот чье имя произносил Андраш…. Кхамали… Мальчик невольно отступает на один шаг назад. Ему хочется бежать отсюда. От дикого ритма звенящих бубнов, от смуглых лиц и настороженных взглядов, от ужасной старухи, что чуть немногим больше десятилетия назад прокляла всю его жизнь. Бежать… Бежать… Не разбирая дороги, и упасть, когда силы окончательно покинут тебя. Александр искал помощи. Но находил лишь равнодушие. Так было всегда, но так не будет… не будет. И только то, что его держал за руку черноволосый мальчик, не дало ему оторваться от хоровода мыслей. Так странно, но боль возвращает к реальности. Она пропитана ею, и только одна лишь боль реальна в этом золотом кошмаре.
  Нет, не только она. Звон металла. Друг или враг, но всегда вместе. Два осколка упавшей звезды, серебрящиеся в безумном огне факелов.
Подыми же один. Смотри, острое лезвие заждалось вкуса крови, стона причиняемых страданий. То, что требует старуха, звучит так же дико, как ритмы танцующих теней. Она смеется, и смех этот подобен карканью кладбищенского ворона. Для тех, кому теперь принадлежат жизни маленьких беглецов, это всего лишь забава.
  Кхамали, неужели для тебя было забавой и то, что ты сделала много лет назад? А помнишь, старая ворона, чем я тогда отблагодарил тебя и твоих детей за столь щедрый дар? Цыганка видит суть. От ее безжалостных глаз не скроешь ничего, даже если все происходящее всего лишь иллюзия. Она ничего не отвечает, но ветер… постылый прислужник безразличия и жестокости шуршит в цветастых юбках…
  Выбор сложен. А разве он хоть когда-нибудь бывает прост? Но ты же не человек, Александр. Тебе не понять того, что так истинно для любого из них. Впрочем, в этом тоже нет правды. Не лги самому себе. И мальчик вырывает свою руку из сцепления судеб. Если бы так можно было бы поменять предназначение… Я так хочу свободы… И Александр подымает искривленное лезвие. У него нет рукоятки, и острые грани ранят ладонь. По коже тонкими струйками льется кровь. Но мальчик не выпускает свое оружие. Наоборот, лишь крепче сжимает его, ведь это последняя возможность увидеть небо в необъятности мечтаний.
- Смелее, Саша. Говорит цыганка. Она издевается над ним. Так называла мальчика только его мать, когда слезы покидали ее глаза. Остается только стискивать зубы от бессилия что-либо изменить. И, повернувшись, Александр смотрит на того, кто вместе с ним прошел весь этот кошмарный путь. Тоненькая фигурка в белой ткани ночной рубашки с пятнами засыхающей крови…
Я не могу… Мальчик хочет произнести это, опуская свой серебрящийся нож, лакающий его теплую красно-желтую кровь. Он не может… не хочет нападать на Андраша, вести с ним бой, словно два взбесившихся пса на потеху публике. Так много пройдено вместе, что не стоит смерть жизни. Разве не так? И, даже если, слепой юноша решит иначе, Александр поймет его выбор.
  Но неожиданная болезненная судорога сводит все тело мальчика. Бьется, бьется в агонии вечный голод, и он падает на землю, корчась от нестерпимого страдания. Искривленное лезвие теряется где-то в пыли. Ты сделал свой выбор, но тот, кем ты являешься по сути. Тварь черная, тварь вечно желающая плоти, вырвалась на волю, разрывая ткань рубашки. Свобода… свобода манит даже зверя. Эбонитовая шкура червя лоснится в тающем воздухе, и он нападает на слепого юношу. Челюсти с влажным звуком тянущихся жизненных соков впиваются в хрупкую фигурку. Или, может быть, тварь промахнулась? Лежа на холодной земле и не в силах что либо сделать, Александру остается только надеяться на то, что червь не причинил Андрашу вреда.
  Громкий смех старухи вспарывает тишину, и табор подхватывает оборвавшийся мотив монотонным мотивом песни…

Отредактировано Ремфан (2010-05-21 19:10:14)

  Когда ночь цвета индиго и танго-цвет в беснующихся языках пламени сливаются воедино, рождается Правда. Голая и окровавленная, со сморщенной тонкой кожей, сквозь которую видны темные нити сосудов. И тянется она своими тонкими руками, больше похожими на ветви деревьев, к теплу и свету. Но не надо Правде обрести и доли солнечного благоденствия…

  Обрывались секунды, и звуки, извергнутые из человеческого тела, сплетались с напевами, что становились все истеричней и ярче. Нестерпимые муки для обнаженного подсознания, извивавшегося где-то рядом, где-то совсем близко. Но пелена скрывала все, что тонуло в ней. Закрой глаза, ибо ты не хочешь этого видеть… Но ты же знаешь, что это тебе не поможет...
А кольца боли продолжали сжимать тело Александра, словно она хотела подчинить его себе и вобрать в себя все то, что от той мечты, что еще недавно так манила к себе и зачаровывала несчастное существо, знавшее только горечь утрат. Серое небо, серые камни и кирпичная рыжая земля, которая не принимала сотворенное злобой нечто, что корчилось в судорогах. Он хватался за траву, не осознавая этого. И она рассыпалась невесомым прахом. Безумие темной ночи и блестящего, фальшивого пламени на бархате червонного золота. В углах рта скопилась белая пена, она забивала дыхание, заставляя мальчика хрипеть. Растерзанная свобода. Нам так трудно дается… но, когда она издыхает, часть нас умирает вместе с ней.
Жизнь Александра уходила. И он чувствовал это, часть его, что была обречена на невозможное и невыносимое существование в глянцевом эбоните, еще сопротивлялась. Отчаянно, будто верила в то, что освобождение возможно.
Смотри, смотри. Что это на небосводе? Это звезды. Это две души, что вскорости присоединяться к празднику мертвецов, поющих свои странные и дикие песни в этот полночный час. Они все ближе. Сияние становится яростнее, ибо они пожирают нас, наши мысли, воспоминания. Еще несколько мгновений, и не будет боли.
  Он ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная из глубины черных бунтующих вод. Склизкая тварь, забытая всеми добродетелями, что превозносят солнце. Остается только вкус мерзкой гнили разложившихся трупов, что обступили двоих беглецов, нашедших свою истину. По острию лезвия, но с этим можно жить.
В агонии своей Александр не чувствовал даже того, как лезвие вспарывает лоснящуюся шкуру извивающегося монстра, что был второй стороной его самого. Тело червя вздрагивает, подается назад, а из открытой раны, на месте которой раньше находилась отвратительная голова вечно голодной твари, льется на землю ядовитая кровь. И в туда, где пролилась она желтыми склизкими ошметками чернеет, обугливается твердь. А под ней обнажаются неправдоподобные белые кости… Смеются мертвецы и падают на колени, зачерпывая руками и поедая землю. Она комьями слипшейся неправды забивает их осклабившиеся рты.
Образы. Тысячи их мешали скорчившемуся в муках Александру видеть. Но туман не вечен. Сквозь него мальчик видел сны. Видения, что творились наяву. Окруженная безумным танго-цветом к нему приближалась фигура. Божье создание в одеждах, что белее снега на вершинах самых высоких гор. Оно принесет Александру избавление от страданий. Оно…. Оно…
  Лишь только когда Андраш подходит совсем близко… Вес его тела, холод в тепле прикосновения и лицо… Лицо, изъеденное ядом… Образ разбивается о реальность. Жестоко, но только так Александр может жить. И боль, раздирающая плоть, пробуждает его. Хрип вместе с криком вырывается из груди мальчика, когда зубы слепого юноши вонзаются в кожу, отрывая ее. Глубокая рана, обнажающая челюсть, тут же заполняется кровью.
Нет, мой дорогой, игры оставим тем, кто еще во что-то верит. Разум беспощаден. С равнодушием прирожденного убийцы он вытягивает из происходящего всю ярость момента. Александр с силой упирается в грудь того, кто в этом кошмарном сне был ему ближе всех, и отталкивает его. Медленно, медленно подниматься на ноги, не обращая внимания на то, как кровавый ручеек льется на ткань рубашки… Не замечать того, как тянется за тобою тело обезглавленной уродливой твари. И ползут мертвецы, протягивая к двум единственным живым свои лишенные плоти костлявые руки, разевая беззубые рты, будто силясь что-то сказать.
- Я не хотел этого, но ты не оставляешь мне выбора. Тихо проговорил Александр, прежде чем серп, что наконец-то получил свободу, смог сравнить в своем серебре с ущербной луной, правящей небом. Еще не так, как будет потом, но уже больше, чем он мог предложить мальчику мгновение назад.
Теперь они поменялись ролями. Ближе… ближе… Короткий взмах, и серп пронзает тело слепого, проникая под ребро. Стремится к сердцу, чтобы разрезать его на части, чтобы ничто больше напоминало о том, что есть на этом свете сочувствие и единение с чужими мыслями. Столь тяжелая ноша непосильна для мальчика. Юная душа не способна выдержать столько тьмы, сколько проникает в нее извне.
Но что-то меняется в этой ужасной правде. Больше не звучит неразборчивый напев, и замерло в статике пламя десятка факелов, освещающих сцену. Даже тени, некогда бывшие цыганами, остановились, тараща бельма глаз на старуху. Она замолкает. С сухих губ не сорвалось ни слова, ибо выпирает из груди, пронзившее ее тонкое лезвие кинжала.
- Никто не уйдет от божьего суда! Старая цыганка падает на землю. Она мертва, хотя была мертвой уже давно. Вновь завывает огонь, и в всполохах его выделяется темная фигура, неспешно вытирающая свое оружие белым обрывком ткани. В монашеском одеянии стоит перед беглецами мужчина, а лоскут ночной рубашки Андраша, что послужил путеводной звездой для погони, скользит по клинку. Не нужно ждать от него пощады, ибо истина ее не знает.
А рядом проявляются силуэты… Их много, от них пахнет смертью больше, чем от останков цыган. Кто-то спускает с поводков собак, и те набрасываются на мертвецов, сильными челюстями раздирая их сгнившую плоть….

Отредактировано Ремфан (2010-05-24 23:27:42)

Безвыходность надежды или сладкий шепот смертельной близости нашей? Выбирать из тысячи совершенно одинаковых решений. Горький смех на губах, что красны от крови. А в сознании острой болью отдаются крики, которым не место больше в этом мире. Впрочем, и для нас здесь жизни не осталось.
Проклятые сны! Приходите вы в устоявшуюся темноту только за тем, чтобы разрушить все, что создавалось годами. Зарастает колючими побегами алых роз душа, вонзаются в нее острые шипы жестокости… Дальше и дальше в податливые чувства, истекает с каплями света то, что принято звать человечностью. Сжимают неумолимые страдания зелеными побегами трепещущие рассвет.
  Все пройдет. В какой момент перестаешь чувствовать боль. Умирают нервные окончания, взамен только радость от погребения и вкуса свежей земли, скрипящей на зубах. Нам нечего предложить этому бесконечному созиданию.
… Холодное лезвие, на хищно поблескивающей поверхности которого навсегда отпечатался безумный танец огней, пронзает тело. Неожиданно. И замирает горячее прерывистое дыхание, когда цветком бархатной розы режет ощущения боль, разрастающаяся по венам.
Ты помнишь меня? Я сам себя не могу вспомнить…. Или понять, почему твое бледное лицо кажется мне знакомым… Ни ярости, ни страха. Почему-то в этот момент танго-цвет полной луны становится особенно ярким, будто она захотела поглотить в себя и черноту бескрайней ночи, и безликие тени, скрытые капюшонами веры, и стоны разлагающихся мертвецов. Но сама луна была давно прогнившей изнутри. Куда ей, ущербной, сравниться с ужасом, принесенным ветром кошмаров, что так давно томились в подсознании… Твоем или моем?
Мы не играем в игры, это они играют с нами. Жесткая усмешка кривит разрезанный от уха до уха рот, пока еще живы остатки сгоревших чувств. О да. Александр вспомнил все, что поведала ему насмешливая сталь, что слышится в шепоте беглеца, разрушившего очарование забвения. До или после. Вечные враги или заклятые друзья. Память напряженно вздрагивает, и из распоротой плоти ее извергаются воспоминания.
Все они в багровом зареве… Пахнут испарениями дергавшихся в агонии сердец… И оплетены липкой паутиной сосудов, по которым течет черная кровь, вперемешку с желтым гноем.
- Андраш, не бойся смерти. Она прекрасна, даже если ты один удостоен чести встретиться с ее кошмарной красотой. Безумие изменяет голос мальчика, в котором слышаться далекие, но такие знакомые ноты… Словно он был здесь, но уже почти пропал… ушел по дороге белых костей в небытие. И, судя по всему, он был не один…
  Избавление не может возродиться без страданий. Старые истины все так же ясны, как и прежде. Так нужно. Ты свято в это веришь? Хочешь забыться обманом? Кому-кому, а нам, поэтам холодной смерти, этого не дано. Даже мольбы, даже то, что все это впереди и еще не произошло, не поможет выжить.
Руки твои в крови… Призрачные мечты, ты предал мир. Так почему же мир не может предать тебя? Сквозь пробитое легкое сочиться влажный воздух, вспенивая светлую кровь. И на секунду время замирает. Молкнут звуки, когда искра металлического счастья, брошенная Андрашем, исчезает, поглощенная тьмой.
Ночь. Она получила жертву, она может… Подлая темнота. С насмешкой изощренной стервы, она покидает этот сон. И вот уже вдалеке поднимаются нереально белые лучи утреннего солнца, пожирая все звуки, все образы, что наполняли мертвый лес. Медленно, словно наслаждаясь тем, что выхода не осталось, ползут они к цыганским шатрам, покрытым паутиной, к могиле, алчно разверзнувшей свою утробу, чтобы поглотить двоих подростков, только начинающих понимать смысл своего существования.
- На костер их! Истерично вскрикивает чья-то тень, только что уповавшая на милость и всепрощение. Да очистится мир от зла и порчи… Веревка жжет запястья, врезаясь в кожу. В отличие от своего спутника, Александр не смеется. Он не сопротивляется, когда черный столб исповедания принимает его. Почему-то становится так безразлично. Жизнь или смерть… Нельзя было вспоминать то, что еще только грядет.
  Мальчик не хотел становиться таким, как тот призрак, что явился в напоминании о предназначении. Все верно. Пусть лучше тело его поглотит огонь, чем душу сожрет чернота наслаждения болью.
Слова, слова. Они так похожи на тот дикий мотив, что напевали цыгане. Александр поднимает голову и смотрит на Андраша. Что он чувствует? Так ли ждет спасения… ?
Если бы оставалось хоть несколько секунд до конца, Александр спросил бы его об этом. Но неумолимый огонь вспыхивает под общую молитву и с бешенством вгрызается в сухие ветви, сложенные у ног мальчишек. Яростней и яростней, едкий дым коптит расцветающее синевой небо…
И прозрение наступает слишком поздно. Нет в боли искупления. Как может вершить правый суд создание, купавшееся в смерти? Обман веры, иглы пронзающей реальности. Огонь добирается до плоти, прожигая ее до самых костей. И, не в силах сдержать рвущейся на волю ужас, Александр кричит. И звук этот, подхваченный теплым южным ветром, устремляется в безупречную синеву небес…
И голубь белый парит над костром. Покой и умиротворение снисходит на землю…

Ремфан просыпается. Запах паленой плоти перебивает аромат опавших яблок… Сад так же молчалив, как и прежде. Всего лишь сон, всего лишь только сон.