Стальные руки города сжимали ее жизнь мертвой хваткой, шприцевыми иглами  прорывались под кожу, цепкими крючками дергали за ниточки, били наотмашь, чтобы потом греметь в лицо аплодисментами и забрасывать цветами-однодневками. Каждый день…
Каждый день рано утром, еще до рассвета, дороги-кольца заполняют машины и, вой, многотысячное жужжание пчел, запертых в одном тесном улье, не смолкают до глубокой ночи, которой, чтобы вновь столкнуться с рассветом, остается каких-нибудь два часа. Москва ведь никогда не спит, не так ли?
Этот город полон жизни, вечно пробужденный, вечно текущий, стучащий миллионами сердец, заставляющий двуногих атомов внутри себя совершать беспрерывное движение и не сходить со своей оси. Движение – это жизнь, граждане! Не спать!
…И раньше ей казалось, что этот город похож на нее, стремление вперед их объединяет. Простая девчонка из маленького провинциального городка, чего она могла бы достичь в своей родной дыре, каких целей?  Что было у нее сейчас – успешной деловой женщины, сумевшей  добиться признания, достатка, возможности свободно поступать так, как она того желает, и это все  не купленное, не выпрошенное у богатого жениха, готового исполнить любой каприз, а завоеванное, захваченное, выстраданное своим умом, что было теперь у нее? Что теперь есть на самом деле?
Из врачебного кабинета она вышла молча, спокойно, как самурай, чья несгибаемая спина не дрогнет, даже когда острое лезвие вражеской катаны, вскрыв кожу, разрубив сетку вен и сухожилий, отделит  голову от туловища. Этому она научилась в многочисленных боях, эту правду жизни ей показал большой город: слезам здесь никто не поверит, излишнюю браваду поднимут на смех, но все же, будь добра, улыбайся, от кислых мин дохнут мухи.
Улыбка послушным солдатом встала на посту, расплылась алой дугой стойкой губной помады, образовав на щеках маленькие ямочки, когда сильная женщина, закрыв за собой дверь, столкнулась лицом к лицу с человеком, при виде нее сразу же раскрывшим объятья. Она не спешила на них ответить.
- Игорь… Здравствуй.
- Здравствуй, Вера, - все еще молодой, высокий, одетый с иголочки, мужчина смотрел обеспокоено и удивленно, - как ты? Что здесь делаешь? – быстрый взгляд на дверную табличку и, его холеное лицо вытянулось еще сильнее, - С тобой все в порядке?...
- Да, все нормально. Обычная проверка. Ничего особенного. Как ты?
- Да как всегда… Я вот тут по деловому вопросу… Ааа, так, муторная фигня…  Эм… Может, сходим куда-нибудь?...
- Не знаю. Может быть.
- Я ведь, знаешь… Ты прости, я тебе так и не сказал…
Вязкое, липкое как смола ощущение подступило к горлу, крепкий, хваткий обруч сдавил лоб, ей казалось, что кто-то вкачивает в ее нос пыль и, удушливые частички не дают дышать, разрывают легкие. Но не в этом дело… Уже не важно, что ощущает бренная плоть. Где, где он был все это время?!
- Игорь, не надо. Извини, мне нужно идти. Я спешу.
Быстрые шаги прочь, быстрей, быстрей к выходу, прочь…
- Вера…
- Прости. Я тебе позвоню, - крикнула она уже у поворота на лестницу и исчезла.
Из здания вылетела пулей, как всегда, уверенно стуча каблуками, заскочила в свою черную машину, водитель крутанул руль, надавил на педали, телохранитель хлопнул дверью, и она вновь оказалась в кольце дорог. Молча смотрела в окно. Ничего. Прошлое ушло, его уже больше нет. Свершения, победы, одиночество среди множества друзей, деловых партнеров, мужчин, которых она могла переломить одним только взглядом, и большой город, который никогда не спит. Теперь она смотрела на зеркальные стены раздутых от важности многоэтажек и не видела их, смотрела на разноцветную, размытую вереницу лиц и не видела ее.
Пекло огненным солнечным шаром свалилось на Москву, расплавило асфальт, обнажило тела и, все равно, все равно рой пчел, поток людей-атомов упрямо двигался, растекаясь по плавленым улицам в поисках освежающего нектара. Захотелось выйти из прохладного салона машины и броситься туда, на обжигающий асфальт, сгореть заживо и спалить собой всех, спалить, иссушить, изжарить, сжечь этот город пожаром, какого он еще не видывал. 
- Останови здесь!
Водитель свернул и медленно припарковался у обочины, немыслимым образом втиснувшись в промежуток между рядами автомобилей. Толкнув дверь, она ощутила горячий ветер, проникнувший под ее блузку, отбросила назад солнцезащитные очки. Телохранитель, крепкий, бритоголовый малый, которому она, миниатюрная и хрупкая, едва доставала до плеча, привычно бросился за ней.
- Нет. Останься.
- Но Вера Сергеевна…
- Я сказала, оставайся в машине!
- Так нельзя, Вера Сергеевна…
- Да оставьте меня все в покое! К чертовой матери вас всех!
Выскочила, вновь заспешила прочь. Куда? А как в сказке – куда глаза глядят. Только бы идти, не сбавлять скорости, впрочем, в этом уже нет смысла. Так по инерции двигается тело обезглавленного животного. Еще пару мгновений, чтобы затем уснуть навсегда.
Чем был этот город для нее сейчас? Бесноватым: легионом демонов, заключенных в одном теле, голосящих на разные лады, со скрипящими и хрипящими железными голосами.
Нет, не бессонной жизнью было ее существование, а сном, полным сновидений, иногда приятных, иногда кошмарных, но было среди них хоть одно, которое сейчас могло бы иметь смысл, могло бы удержать над пропастью?
Нереальность происходящего замедлила движения вокруг, поглотила звуки, будто что-то в ушах лопнуло и, слух в мгновение куда-то улетучился. Шаги сновидящей наяву, стали медленнее. Стальные руки города сжимали ее жизнь мертвой хваткой… Остановиться. Проснуться…
Она и сама не заметила, как оказалась в небольшом дворике среди стареньких московских домов. Пошла наискось, мимо детской площадки, скользящим взглядом пробегая по детским головам, а среди них…
- Вера?
Просто и незамысловато одетого мужчину она узнала не сразу, как и он ее. Костя, бывший одногруппник в институте, всегда улыбающийся, но по-настоящему – до морщинок в уголках глаз, которого все на потоке прозвали Рыжим, нет, не за цвет волос, они темно-русые, и даже не за веснушки на щеках, а за апельсиновый, жизнерадостный нрав.  Когда-то он за ней ухаживал… А она, где все это время была она?!
- Веерка, елки-палки! – как же давно она не слышала этого смеха, каким сладчайшим гранатовым соком он проникал ей в душу! – Как ты изменилась! Какая стала!
- Какой стала, такой уж нет…- пробормотала глухо, но, спохватившись, улыбнулась, вышло грустно, не по-бойцовски, - Как ты? Я тебя тоже поначалу не узнала…
- По-всякому. Вон постреленка своего караулю… Митька, идем-ка, поздороваемся.
Позади Кости, в песочнице, вместе с остальными детьми возился двухгодовалый карапуз. Повернул, обмазанное песком, личико к отцу, золотистые веснушки засверкали на солнце,  на щеках появились ямочки, точь-в-точь как у отца.
В воздухе вновь зажужжали голоса людей и машин, щебетанье детских голосов оборвало внутри нее какую-то нить, тонкую и невидимую, как сама жизнь. Она молчала и смотрела в васильковые детские глаза, которые будто исповедовали ее своим простодушным, любопытным взглядом.
…И за мгновенье до пробуждения, ты ощутишь, что спала. За мгновение до конца ты вспомнишь о том, что спрятала твоя память в своих закоулках, что было где-то рядом, здесь, в сновидениях, но будет уже слишком поздно.

Здесь солнце живет круглый год. Ночи темные, бархатные. Столица. Древний город, каменный.
Дневной зной, воздух раскаленный плавится над асфальтом. По нему так приятно бежать, шлепая босыми пятками, подгоняя себя радостными криками.
В детстве всегда все ярче, добрее, намного больше красок. Обиды и ссоры тут же забываются. Память почему-то так устроена, что из этого светлого времени помнишь лишь только самое хорошее.
Тихо стоишь "на стреме", пока дядька с дружками лезут в соседний двор за райскими яблочками. Стоять без дела скучно, намного веселее пускать солнечного зайчика в глаза Толстому, тихо посмеиваясь от своей шалости.
-Ну что там, никто не идет?
-Неа, - пнуть носком ботинка камушек и заинтересованно наблюдать его недолгий полет.
Деловитое шуршание в ветвях дает понять, что дело спорится и идет на лад.
-А щас Толстый свалится. - ты не понимаешь откуда знаешь что это случится, просто знаешь и все.
И вправду, спустя каких-то пару секунд слышится треск веток, а Денис, которого никто не называет кроме как Толстый, свалится вниз, шипя и ругаясь. Дружный хохот, сунуть сладкие плоды за пазуху. У тебя во дворе растут точно такие же, но не кажутся такими сладкими. Настоящие. Райские яблочки
А потом снова бегом, в родной квартал, чтобы до поздней ночи бесноваться как шустрые черти. Взрослые вздыхают, устало закатывают глаза, но угомонить стайку детей никто не станет.
Дни проходят за днями, когда медленно, когда лишь только успеваешь замечать. И нет времени, чтобы насладиться каждым мгновением. В детстве все стремятся поскорее вырасти. Наивно.
С самого раннего утра уже слышно как по улицам ходят дворники с длинными вениками, а под окнами уже голосят торговки.
-Кислый-пресный молокооооо! Каймоооок! - звонкий голос, никакого будильника не надо. Полседьмого утра.
Рядом с домом есть небольшой базар, туда каждое утро заглядываешь, с видом взрослого выбираешь парочку горячих, только что из тандыра, лепешек. Другого хлеба никогда не покупают. Разломить на равные доли, обязательно подраться с дядькой из-за середки, самой вкусной части.
Здесь все дети похожи друг на друга, смуглые, с выгоревшими волосами, бесенята. Бегают, гикают, эмоции настоящие, без притворства. С удивлением находят змею в арыке, на манер юных натуралистов пытаются поймать и лишь когда ползучий гад скрывается в кустах рядом с домом, рассказывают взрослым. Змея оказывается ядовитой.
Бабушка насильно загоняет домой, чтоб вручить каждому по сочному гранату. Это особый ритуал: сначала очистить ягоду от кожуры, сложить все ягодки до одной в удобную касу, чтоб потом зачерпывать их маленькой ладошкой и соревноваться, кто расправится с лакомством быстрее. Гранатовый сок течет по рукам, пятнами оседает на одежке.
Днем единственная напасть - отгонять жужжащих пчел от длинной медовой дыни, нарезанной ломтиками?сочной. А потом сидеть со скрещенными ногами и попивать горячий чай из пиал, обязательно высоко поднимая чайник - так будет больше пузырьков, а они, как умно замечает бабушка, к деньгам. Горячий напиток плещется у самого дна, там его на один глоток, по традиции.
В детстве никогда не бывает вчера-сегодня, только здесь и сейчас.

Ты открываешь глаза. Утро. На кухне чай из больших кружек, хлеб в виде французских багетов. Родной город не видел тебя уже десять лет.

Осенний ветер, еще не потерявший тепла летнего зноя, но уже несший в себе приближающуюся зимнюю стужу, ворошил опавшие листья, перемешивая цвета. Красный – страсть, желтый – разлука, живущий последние мгновения зеленый – прошедшая любовь. И шелестел весь мир, постепенно погружаясь в сон. Под белым покрывалом он будет грезить о забытых мечтах, готовясь к неизбежному пробуждению. Пока же в старом парке все дышало таким умиротворенным покоем, что ей хотелось лечь на цветастый ковер умирающей жизни и присоединиться к деревьям, нашептывающим слова утешения, к ветру, порывы которого с каждым разом становились все холоднее, а дыхание – равнодушней, к серому небу, переходящему в однотонный свинцовый.
   Прошло уже десять лет, а она продолжала приходить в этот заброшенный парк... Иногда ей казалось, что по аллеям, одичавшим от одиночества, замкнувшимся в себе без человеческого присутствия, незримыми тенями витают воспоминания. От этого на сердце, пусть и на короткий миг надежды, становилось легче. Раз за разом… Десять долгих лет.
В такие минуты в ее серых глазах блестели слезы мимолетного счастья, она всматривалась в окружающее опустошение будничных дней и безрассудно кидалась в объятия обманчивого многообещающего забытья. Но стоило ей понять, что вновь ошиблась, как гасли звезды в ее глазах, и серая безысходность вновь обретала власть над душой.
  Сегодня все было немного иначе. И ничем не объяснить перемен. Казалось… Нет, она уже знала, зябко кутаясь в тонкое пальто, что что-то измениться в ее беспросветной жизни. Родной, но становящийся все более далеким голос, никогда не покидавший ее все эти годы, убеждал еще немного подождать. И она верила ему, как всегда…
  Одинокая фигурка на фоне безнадежного упадка. Под ногами все отчетливей шелестела листва, осенний ветер трепал белый шарф. Его подарок. В переплетении нитей остались его нежные прикосновения, его дыхание и запах любимого им дорого табака. Может быть, поэтому она всегда носила этот шарф, словно напоминание.
  Сама не зная почему, она свернула с аллеи, идя ей одной известной тропой, петляющей меж угрюмых дубов, давно утративших тягу к жизни. Все нижние ветви вековых деревьев были мертвы, лохмотьями свисала морщинистая кора, меж которыми беззащитно просматривалась серая древесина. Лишь на самых макушках… с земли и не видно… тянулись к небу молодые побеги, возглашая о том, что еще не все потеряно, будет столько моментов доказать свою любовь и обрести долгожданное счастье… Она их не слушала, ее время безвозвратно ушло и уже не вернется.
  Все дальше шла она по бесконечному ковру. Сапожки промокли, напитавшись сыростью осени, но она не замечала. Ее манило предчувствие долгожданной встречи. И вот перед ее серыми глазами открылось небольшое озерцо. Все, как и прежде. Те же пологие песчаные берега, на которых они любили сидеть летними вечерами, смотря друг на друга, произнося клятвы вечности… всегда быть вместе…  Но теперь кристальную воду не узнать. Некогда прозрачную поверхность затянуло тиной. Мертвее мертвого, и так же равнодушно.
  Немного постояв в нерешительности, словно не страшась повторения ускользнувшего счастья, она все же решилась. Подошла к заветному озеру и остановилась у самой кромки зеленоватой воды. Что в этих бурых пятнах, сокрывших истину? Всего лишь правда и грезы наяву. На глянцевой поверхности брюшком вверх лежала мертвая пчела, как напоминание об ушедшем лете с его буйством красок и цветов. Все проходит…
От этого становится невыносимо грустно, одиночество поглощает последние искорки тепла, воскрешенные воспоминаниями.
- Ты помнишь? Это его голос, пуская и сокрытый в перешептывании природы. В ледяных порывах ветра чувствуется его дыхание, его запах … На своих плечах она ощущает его надежные и такие горячие руки. Сердечко смолкло, с порывистой надеждой она обернулась.
И взгляды их встретились. Спустя столько лет, он оставался прежним. Как будто не было того страшного случая, как будто он был еще жив. Нет, не в безликой фотографии на гранитном памятнике, к которому она приходила каждую субботу, был его образ. А здесь… Сейчас… Прямо перед ней.
- Я помню. С губ сорвалось дыхание, она затрепетала, боясь потерять его вновь и отпустить туда, откуда нет возврата. С поспешностью,  так свойственной любящему сердцу, она прильнула к нему и обняла.
- Я знала…. Очередной порыв бесновавшегося ветра налетел на ее хрупкую фигуру, вырывая счастье. Еще одно мгновение, и он развеялся по воздуху опавшею листвой.
Красный – цвет погасшей страсти, желтый – длившаяся десять лет разлука, умирающий зеленый – … любовь. Любовь?
Да, теперь она знала. Она поняла, что все эти годы жила лишь его тенью, цеплялась за воспоминания, словно пытаясь удержать в своем сердце жизнь. Зачем? И пусть звезды в ее глазах погасли, но теперь… теперь…
Всего несколько шагов, он был с нею. Невидимый, но такой родной. А впереди у них целая вечность и безграничный сон без пробуждения. Бурая вода приняла ее в свои ледяные объятья, сговорившись с ветром. Но ей так тепло, вопреки замирающим ударам сердца. Ведь в это мгновение он находился рядом с ней, и так будет всегда. Так было обещано, и так будет.
  Больше никогда не пройдет ее одинокая фигура по заброшенному парку. Со временем все перемениться. Падут вековые дубы, а на их месте возведут цветные карусели, и зазвучит звонкий детский смех. Быть может,  вновь и вновь будет рождаться вечная любовь… в совершенно иной жизни…

Гриффин Дуалтах
За пронзительность.

Эффутуо
Ярко, сочно и одновременно пугающе. Эссе-впечатление, фактурный мазок кистью, но не красками, а словами. Очень нравится.

Да, я крайне сложно сделать выбор.
Отдельно хочу отметить Кристофа, который написал очень добрую и трогательную историю. Невольно вспомнил детство )

Мне очень понравились все эссе, но, к сожалению, придется выбрать только одного участника и я выбираю Ремфана. Очень яркий рассказ, прямо за душу берет.

Отдаю голос за Кристофа и удивительную органику его текста)