Будет весело. Мысль эта, пробившись сквозь туман бешенства, всплыла в мозгу лича в тот момент, когда чужой ответил. Ответ был простым и ясным, голос – сладкие манящие сети, в которых вполне могло бы запутаться сознание. Могло, но не путалось. Андраш не чувствовал в этом голосе лжи, не было той едва уловимой дрожи, что отличает обман. Незнакомец, скорее всего, говорил правду. Вероятность того, что он действительно не знал, куда делся Томас, была достаточно велика, чтобы поверить, но… Это ничего не значило. Сейчас – уже нет. Создание, замершее чуть справа от неумершего, настолько отличалось от всего, что было в городе, настолько не подходило под общую картину происходящего, что невольно вызывало определенного рода интерес. К тому же его запах, как будто усилившийся за эти короткие мгновения, был чем-то знаком. Не сам аромат драгоценных масел, но то, как он сплетался с естественным запахом кожи незнакомца, рождая иллюзию единственно возможного, врожденного, вросшего в тело этого создания. Ощущение, тоненько цеплявшее струны памяти Андраша, не вносило ясности. Оно раздражало любопытство, смутными образами крутясь в сознании, но так и не обретая четких очертаний.
- Даже так…
Чуть склонив голову, лич повернулся в сторону говорящего. И на какое-то мгновение слепые бельма, обрамленные уродливыми шрамами, словно поймали взгляд незнакомца. Иллюзия контакта. Мираж. Сон. Забавно… Звон цепей, волочившихся за гончими, слился с внезапно прорезавшим тишину криком. Удивление, неподдельное и яркое, смешалось в нем с омерзением, выливаясь в поток отборнейшей брани, недобро поминавшей и Пресвятую Деву, и Дитя чрева ее, и самого Бога вместе с его ангелами и бесами. Тот человек, что призывал выносить мертвых, остановился возле дома, в котором еще недавно жил Томас. Его привлек труп стражника, чьи сверкающие на солнце латы уже были облеплены гудящим роем мух. Подойдя ближе, чтобы забрать тело, этот человек, конечно же, увидел, что почил тот отнюдь не от чумы. И теперь искренне возмущался подобным варварством.
- Неведение далеко не всегда благо, - на губах лича мелькнула улыбка, острая и резкая, мгновенно меняющая выражение лица, улыбка, как обещание, - Оно может стоить слишком дорого тем, кто позволяет себе эту невинную прихоть.
Слова, которые в данный момент относились не только к незнакомцу, но и к нему самому. Я помню тебя, хороший мой. Я помню твой запах и твой голос, я помню нежность твоего дыхания и шорох твоих одежд. Но я не помню, кто ты. Быть может, ты расскажешь мне о себе? Пусть не словами, к которым мы оба сейчас не расположены, но действием. Гнев под влиянием неожиданно возникшего любопытства пошел на убыль, но в сложившейся ситуации это мало что меняло. Томас, за которым Андраш гонялся вот уже полтора столетия, мог подождать еще пару часов. Часов, которые уже ничего не решали, потому что игра началась.
Подчиняясь мысленному приказу Андраша, гончие, до того притихшие у его ног, вдруг с диким визгом рванулись с места в сторону замершего на подоконнике незнакомца. Они кричали как люди, которыми когда-то были. Кричали так, как могли бы кричать их искалеченные души, скрученные в плену изувеченных тел. Упругий толчок воздуха, прыжок – ожившими змеями взметнулись цепи, лязгнули, сплетаясь друг с другом, и почти тут же были пойманы рукой лича. Две из трех цепей были зажаты в окровавленных пальцах Андраша, две из трех гончих, продолжая кричать и бесноваться, были пленены хозяином. Третьей же, оттолкнувшейся от пола невозможно худыми конечностями, удалось исполнить приказ. В застывшем воздухе, впитавшем в себя душную вонь больного человека и грязных вещей, на миг распласталось ее тело – длинное, белесое, уродливое, но неимоверное сильное и гибкое. Сверкнули стальные когти, сращенные с пальцами. Неровной дорожкой темнеющих, дымящихся капель на пол падала слюна, представлявшая собой интересную смесь кислот более чем естественное выделение живого тела. В маленьких, почти начисто лишенных разума глазках гончей сверкнуло безумие, смешанное с агонией как физической, так и душевной. Миг, растянувшийся в бесконечность.
- Прости. Случайность, - голос Андраша, по-прежнему тихий и низкий, теперь нес в себе несколько иные оттенки, не оставлявшие сомнений в том, насколько происходящее было случайностью.
А за окном, сквозь лязг железа, сопровождавший попытки сдвинуть с места расчлененного стражника, снова раздался крик и поток ругательств. Но на этот раз помимо удивления в голосе человека был страх. Кричали гончие и крик этот среди царящей в городе смерти, казалось, был исторгнут теми несчастными душами, что в человеческих телах приняли здесь мучительную смерть.

Реакция незнакомца на маленькую шалость лича оказалась несколько иной, чем тот ожидал. Ни одного лишнего звука, ни одного агрессивного жеста – только спокойствие и уверенность. Гончая, почти достигшая своей цели, в последний момент неожиданно изменила направление прыжка и неуклюже опустилась у ног чужака. Скрипнули когти, лязгнула цепь, - и уродец замер. Небольшая проверка на прочность, первая, но наврятли последняя, была завершена. И результаты ее оказались более чем просто интересными. Гончие Андраша, помимо значительно усиленных физических показателей, обладали почти абсолютным бесстрашием. Редкие создания могли заставить их свернуть с указанного хозяином пути. А те, которым это удавалось, обычно заслуживали внимания, потому как оказывались существами такого порядка, игнорировать которых было опасно, а использовать – полезно.
- Разочарован? Пожалуй.
Было ли это правдой? И да, и нет. Томас, бродивший сейчас черт знает где в состоянии явно далеком от нормального, был жив. Сомнений в этом у неумершего не было. Остальное же могло и подождать, тем более учитывая то, насколько интересным оказался случайно встреченный незнакомец.
А в наступившей на миг тишине послышался легкий скрип открываемой двери -человек, собиравший по городу чумные трупы, входил в дом. Безумный поступок, причиной для коего могло послужить все что угодно. Возможно, этот человек решил, что тот, кто кричал, уже мертв, и теперь можно обыскать дом на предмет чего-нибудь ценного. Причин могло быть множество, но значение имело лишь следствие. Андраш слышал тихий скрип половиц под ногами незваного гостя, его неровное дыхание. Он чувствовал запах его страха, смешанного с терпковатой нотками предвкушения - еще один умалишенный, пьяный от собственной смелости. И куда же ты летишь, прекрасный мотылек? Крылышки твои тронуты тленом, а сам ты пахнешь близкой смертью. Ищешь ее? Если так, то считай, что нашел. Пальцы неумершего коснулись головы ближайшей гончей и двое уродцев, сидевших у его ног, скользнули к двери. Третий, помедлив мгновение, исчез вслед за ними бесшумно и очень быстро, как и его собратья.
Теперь, когда в комнате не осталось никого, кроме слепого лича и его собеседника, пришло время, наконец, сделать хоть что-то с раздражающим чувством узнавания. Знакомым в чужаке было все – запах, голос, манера речи, смех. Но воспоминание оставалось размытым. Впрочем, в самое ближайшее время Андраш собирался это исправить.
- Должник? Он был им когда-то и остается до сих пор, - первый шаг навстречу, беззвучный и текучий, сопровождался немного блуждающей улыбкой, совсем чуть-чуть приподнимавшей уголки губ, - Любовником был тоже, но слишком давно и тех, кого скрепляла эта связь, нет более на этой земле, - голос лича, ставший значительно мягче и тише, мог показаться почти ласкающим, - Что же касается врага, то да, и это было. Но время стирает любые разногласия, оставляя только суть. А суть в том, что он - много большее, чем все то, что ты уже назвал.
Слепой маг остановился так близко от незнакомца, что мог кожей чувствовать тепло чужого тела. Улыбка, странноватая и призрачная, не сходила с его губ, когда он поднял обе руки – очень медленно, так, словно не хотел спугнуть замершее перед ним создание, - и коснулся маски, скрывавшей чужое лицо. Тоненькая морщинка недовольства на миг возникла между бровей неумершего. Впрочем, она почти тут же разгладилась, когда по бархатной преграде побежали тоненькие темные нити, чтобы через несколько секунд она осыпалась прахом.
- А ты что здесь забыл?
Голос неумершего стал значительно тише, и пальцы его теперь без всяких преград медленно и почти благоговейно касались чужой кожи. Оставляя следы собственной крови, холодной словно жидкий азот, они дарили сознанию прекрасный и до боли знакомый образ. А когда очередь дошла до раны, уродовавшей левую сторону чужого лица, память лича, все это время игравшая в прятки с разумом, наконец выдала точный ответ. И голос Андраша, сейчас обволакивающий и подозрительно мягкий, был пронизан нотками завершенного узнавания, когда почти касаясь губами чужих губ он прошептал одно-единственное слово:
- Отверженный…

Знакомые игры. Знакомые грани. Тонкие, эфемерные, едва ощутимые. Твои. Каждое прикосновение – тепло. Каждый вздох – призрачная ласка. Демон или ангел – какая разница? Влажный звук чужого бьющегося сердца – клетка из ребер, тюрьма из мяса. Горячий шепот у самого уха – мгновенное напряжение мышц, сведенные челюсти, задавленные порывы. Чужая близость - как приглашение, чужое тепло – как вызов. Если сейчас я верну симметрию твоему лицу, сколько времени пройдет прежде, чем след от моих зубов исчезнет с твоей щеки? Желанный, желанный… Именно потому, что недоступный. Ни сейчас, ни потом – никогда. Отверженный… Бродишь по  миру, как неприкаянная душа, коих тысячи здесь и везде - зовущих, кричащих, ищущих. Ходишь по снам, вбираешь кожей чужие переживания, по крохам или полными глотками, захлебываясь экстазом, неотличимым от агонии. Давишься тем, что уже не твое и твоим никогда не будет. Князь лжи, обманутый самим собой, сколькие искали тебя, звали, сведенными в пароксизме жадности голосами? Сколькие находили за тем только, чтобы получить сполна за смешную мечту о величии? Шут, паяц, ребенок, играющий жизнями и судьбами, задыхаешься от скуки, опутанный безысходностью собственного бесконечного существования. Снова и снова ты разрываешь эти сети, чтобы в следующий раз они с новой силой впились в твои ладони. Неизменный и каждый раз разный. Неповторимый, вечно желанный, ты – не твое тело, а именно ты сам, настоящий – по-прежнему пахнешь горечью…
Сжав ладонь демона в своей, несильно, только чтобы почувствовать, как шипы колец впиваются в собственную плоть, и боль очерчивает чужое прикосновение новыми рамками, придавая ему другой, чуть более яркий оттенок, Андраш кивнул в ответ на последний вопрос.
- Я не могу остановиться. День, ночь, век или час – я слышу его постоянно. Его душа связанна с моей теми узами, которые не разорвать волей, и он стремиться ко мне с той же силой, с какой хочет убежать. Его голос, шепчущий проклятия и молитвы, каждый раз указывает мне путь.
Голос самого лича, тихий, глубокий, проникновенный, оживлял картину происходящего, на эмоциональном плане раскрашивая ее все более и более живыми красками. Болезненная связь, мучительная и прекрасная, вспыхивала за темной завесой его выжженных век причудливыми витками событий, приведших сюда и его самого, и Томаса. А мертвый город тем временем продолжал свое жалкое существование. Шорохи, скрипы, глухие удары, стоны, крики – отовсюду. Словно по нитям незримой паутины, центром которой было сознание неумершего, текли к нему звуки и запахи, мысли и чувства живых и тех, кто покинул свои тела. Шептали голосами ангелов о прощении или о мести, рассказывали о собственных надеждах и страхах, сокрушались о потерях и, самое дикое, просили о помощи. Какофония звуков, запахов, эмоций не стихала никогда. И сквозь нее, словно иглой пронизывая этот вихрь чужих ощущений, звучал его голос, - единственный, к которому желал прислушиваться слепой маг.
- Он ищет меня и спасения от меня. А я иду по его зову даже сейчас… Чувствуешь?
Длинные острые ногти лича впились в ладонь демона, резко, глубоко, до мяса вспарывая тонкую кожу. Чужая кровь, горячая и живая, смешиваясь с собственной кровью Андраша, ледяной и темной, срывалась с пальцев тяжелыми лаково блестящими каплями, разбиваясь о пол с легким стуком, как вода, как слезы, злые и горькие…
…застилают глаза, размазывают реальность, сплетенную с бредом. Текут по щекам, вымывая светлые дорожки на грязной изрезанной морщинами коже. Ноги, как железные тумбы – неподъемные. Руки вывернуты болью. Мышцы горят под кожей, кипят внутренности, мозг – гниющая жижа, хрипами стекающая с губ…
- Господь - Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться, он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…
Жажда сжимает горло, вдавливает когти в выжженную раскаленным воздухом глотку. И нет больше сил, чтобы седлать еще один шаг, а надо. Идет по пятам, словно пес, он – Проклятый, держит за нити, связавшие душу. Проклятый, проклятый – изыди! Исчезни! На моей стороне – Господь…
- Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего, если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь я зла, потому что Ты со мной…            
- …Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена, - тихо, вкрадчиво, нежно, чуть хрипловато, как уместнее было бы шептать эротические признания, а не читать молитвы, произнес лич, не чувствуя улыбки, растянувшей губы в хищническом оскале.
Он знал, что слова эти достигнут Томаса, где бы он ни был, заставляя бежать все дальше и дальше, несмотря на боль, агонию и усталость. А через мгновение, уже совсем другим голосом слепой маг обратился к демону, выпуская его руку и разрывая видение:
- Он прекрасен, правда?

Отредактировано Андраш (2010-02-14 12:42:17)

Легкое движение воздуха – кивок. Новое прикосновение, горячее, как и все предыдущие. Согласие и снова близость, осторожная, почти призрачная. В чем-то он сейчас напомнил Андрашу тех чумных, что льнули к нему на улице, желая обменять свою смерть на чужую жизнь. Не бойся, хороший мой, прикасайся сколько угодно. Ведь это все, что тебе осталось. Когда нет ничего своего, единственный выход – позаимствовать чужое. И если я возьму на память об этой встрече какую-то часть тебя, - твою руку, твой глаз или твое сердце – что из того? Ты вырастишь себе новые. Неумерший чувствовал в собеседнике скрытую потребность в насыщении, голод изощренный и дикий в своей сути. Он мог это понять, но… Больше ничего.
Вопрос, заданный демоном, немного удивил слепого мага, и в гораздо большей степени показался забавным. Если бы хотел? Улыбка Андраша, почти исчезнувшая за эти краткие мгновения, вновь обозначилась чуть ярче, естественно плавно сменив оттенок.
- Неужели ты думаешь, что если бы я не хотел, эта ситуация вообще бы возникла? – он аккуратно снял чужую руку со своего плеча и, на мгновение задержав в ладони, отпустил.
Запах вел лучше некогда потерянного зрения, и несколько шагов, направленных безошибочно точно, поглотили собой то расстояние, что отделяло лича от кровати. Присев в ворох пожелтевших от пота простыней, он молчал, прислушиваясь к эху недавно пережитых им ощущений, вбирая в себя запах тела Томаса, тяжелый и болезненный, но в то же время бывший до странности родным и близким. Так много времени прошло с тех пор, как они виделись в последний раз. Ничуть не меньше, чем с последней встречи с дивным созданием, стоявшим у окна. Нити судьбы снова сплетались так причудливо…
Когда-то, впервые задумываясь о бессмертии, тот, кто сейчас отзывался на имя Андраш, четко и ясно увидел ловушку там, где большинство различало лишь блаженство вечного существования. Скука. Все повторяется в этой жизни, течет по кругу, отличаясь не столько сутью, сколько оттенками восприятия. И именно это на пути к столь желанному бессмертию неумерший хотел сохранить. Возможность чувствовать. То, от чего в плену амбиций и желаний так легко отказываются и люди, и не люди. То, по потере чего они потом так горько сокрушаются. Жизнь должна была быть жизнью. И в бессмертие он собирался войти отнюдь не для того, чтобы потом с голодными глазами наблюдать за чужим праздником, подбирая жалкие крохи с чужого стола. В конце концов, выход был найден, а цена, как и всегда в таких случаях, не имела значения.
- Он – мой филактерий.
Где-то далеко резвились гончие, Андраш их чувствовал. Играли, гоняя несчастных чумных по узким, грязным улицам. Где-то шаркал содранными в кровь ступнями бродячий проповедник, продолжая выкрикивать глупые призывы. Мухи жужжали над повозкой с трупами, оставшейся без возницы. Где-то, сквозь зной, боль и безумие Томас с прежним неистовством рвался к свободе, давно ставшей для него невозможной. Для них обоих. Бледная окровавленная ладонь лича скользнула в ворох жестких от грязи простыней, длинные пальцы коснулись деревянного распятия – то ли забытого, то ли намеренно оставленного здесь. Огладили бережно, почти любовно, оживляя во тьме образ этой вещи, которую Андраш так часто видел у Томаса, когда у него еще были глаза. 
- Ты спрашиваешь, смог бы я остановиться, если бы хотел? – настроение в очередной раз изменилось и голос слепого мага, теперь уже просто шепот, был очень спокойным, - Вполне. Другой вопрос в том, что может склонить чашу весов в другую сторону. И может ли вообще хоть что-то сделать это…

День, давящий и жаркий, умирал, вырождаясь в не менее жаркий удушливый вечер. Солнце клонилось к горизонту так медленно, словно нехотя покидая затянутую жирным вонючим дымом недоступную высь. Брызнуло багряным на пустые улицы, расплескалось потеками на стенах домов, по каплям заползая в окна. Закат. Всякий новый день солнце умирает по-новому, никогда не повторяясь. Отблески света, насыщенно красные, текли по грязно-серым стенам, по белым одеждам демона, алыми бликами оседая в прядях золотистых волос. Ложились на бледное лицо неумершего кровавыми потеками, не оживляя застывших в безмолвии черт.
Тишина, на миг воцарившаяся в комнате после взрыва эмоций со стороны демона, могла бы оглушать, давить не хуже бетонного пресса. Но этого не было. Тишина, как и темнота, - извечная госпожа любого незрячего – была жива. Она шептала, пела, звала. Она дарила личу то, что никогда не смогли бы дать ему глаза – возможность видеть происходящее не внешне, но изнутри. И сейчас, недвижной тенью замерев на узкой старой кровати, он чувствовал, как умеют, возможно, только слепые, да и то не все, тоненькую нить, протянувшуюся из этой комнаты в другую. В ту, где пахло смертью, болезнью, дерьмом и кровью. В ту, где снова и снова от стен отражались женские стоны, отчаянные и болезненные, переходящие в хрипящий горячечный бред. А еще там пахло теплым и сладким, нежным и живым. Так неожиданно и почти неощутимо. В той комнате пахло молоком, по каплям сочащимся из налитых грудей. И звук, тоненький, прерывистый, жалобный, больше похожий на мяуканье котенка, не умолкал, вливаясь в скулеж женщины. Детский плач. И не было в этом ничего странного, плодовитость особенно свойственна людям в тяжелые времена. Желание оставить частичку себя на этой грешной земле, вопреки неизбежности? Возможно.
Лич, случись ему оказаться рядом с этим домом, мог бы пройти мимо и не заметить, просто не обратить внимания на очередной росток новой жизни. Их тысячи в мире – неповторимых, но обреченных на смерть. Никто не исключение, неумерший это знал. Однако что-то связало все же этого ребенка, не прожившего и часа, и этого демона, на глазах которого рождались и умирали неисчислимые множества таких же детей. Связало сильно и крепко, - настолько, что тот попросил о помощи. И в это же время неверными шагами больного безумца от слепого мага уходила, утекала возможность, наконец, в полном смысле обрести бессмертие. Секунды отсчитывались ударами сердца – маленького, но уже сильного, и пораженного болезнью, бьющегося через раз.
Опершись локтями о колени, лич поднял руки, в раздумии коснулся лба кончиками сомкнутых ладоней, между которыми по-прежнему был зажат чужой крест. Дерево пахло Томасом, бредом и болью, а воздух пах молоком, тленом и кровью. Так просто. Так сложно. Неисчислимы дороги судьбы, неисповедимы пути господни. Вьются, петляют, сплетаясь диковинными узорами. Чудовищно запутанный клубок в сморщенных руках вековой старухи – жизнь каждого из тех, кто дышит. Бредут из года в год, оставляя свой след на этом извилистом пути. Нанизывают время на нить собственных желаний, кружат себе голову иллюзиями. Смешные, наивные, трогательные – даже самые извращенные из них. Ибо надеются. Ибо ждут. Горят и сгорают в пламени этих надежд, уносятся пеплом под ноги тех, кто идет позади. Так просто. Так естественно. А начало и конец всему - едины. В центре клубка самый первый узелок – выбор. Свободная воля – отравленный плод. Любой путь начинается с нее и заканчивается ею - возможностью выбора.
Шорох удаляющихся шагов и мяукающий писк, чужое напряженное дыхание и далекий срывающийся шепот. Ну вот и все. Гнилой трухой рассыпалось дерево, просачиваясь меж тонких пальцев, осело на пол неприметной пылью. Стряхнув с ладоней прах от распятия, Андраш поднялся на ноги.
- Хорошо, - все тот же ровный спокойный голос, все то же бесстрастие, совсем недавно сковавшее черты, - Чего ты хочешь? Добить или спасти?

Забрать, значит. Ну хорошо. Ни ребенок, упорно цеплявшийся за жизнь, ни демон, решивший вдруг поиграть в милосердие, ни убежавшая из города жертва - ничто из этого не повлияло на выбор лича. Решающую роль сыграло другое - желание. Спасти и забрать или добить, выпотрошить и набить песком – не суть. Значение имела только основа, которая, собственно, и заинтересовала неумершего, заставив его в очередной раз упустить свою добычу.
Миром правит не любовь и не ненависть, не сострадание и не жестокость, а та мощная животная сила, что заключена в одном-единственном слове – «хочу». Демон хотел ребенка, ребенок хотел жить, а лич хотел немного поразвлечься. Очередная прихоть - только и всего. Хотя, давая согласие, Андраш действительно собирался помочь демону, но сделать это… по-своему. Когда получить желаемое бывает слишком легко, большая часть удовольствия от достижения цели теряется. Думаю, ты это знаешь, хороший мой. Но можешь не беспокоиться. Я постараюсь сделать так, чтобы мы оба потеряли как можно меньше – я помогу тебе, как ты и просил.
Андраш склонил голову и волосы, соскользнув с плеч, черной завесой скрыли лицо. Он прислушивался. Город был почти пуст, живых осталось чуть меньше трети от того, что было раньше. Но мертвых и тех, кто в посмертии так и не смог обрести покоя, было много. Именно к ним и потянулся сейчас слепой маг. Существа, из века в век сопровождавшие таких, как он. Обезумевшие от ненависти ко всему на свете, утратившие самое себя еще при жизни, они были готовы на все за возможность хоть как-то проявить себя. Им, ставшим отбросами даже в серых пределах, было без разницы, чью волю исполнять.
Под тонкой кожей лича вздулись вены, обугленные глазницы покрылись мелкими трещинами, сквозь которые по каплям проступала холодная черная кровь. Дети мои… Шорохи, скрипы, грохот и скрежет оживали повсюду. Дверь, с размаху ударившись о стену, окончательно слетела с петель. Тело стражника, от которого остались только набитые мясом латы, медленно поднялось над землей и с бешеной силой впечаталось в оконный проем. Брызнули в разные стороны куски железа, кровь и кишки, - те, что еще остались после пира гончих. Кровать, на которой недавно сидел неумерший, с размаху врезалась в стену, усыпав пол щепками. Грохотало и в соседнем доме, и в том, что был рядом с ним. Лошади, – тупые усталые зверюги, казалось, привыкшие уже ко всему, - взвились на дыбы, заходясь истошным ржанием. Рванулись с места, одичавшие от творящегося вокруг безумия, и трупы, кое-как сваленные в повозку, разметало вокруг. Постепенно звуками наполнилась вся улица. Где-то пронзительно взвизгнул чумной, чтобы через секунду украсить ближайшую вертикальную поверхность месивом из крови, разорванных мышц и осколков костей. Ответом ему послужил еще один крик, и еще один, и еще. Дрожало, звенело, громыхало – повсюду. Резвились неприкаянные, пока им было дозволено.
Больной город, залитый багровым маревом умирающего солнца, ожил за несколько минут, наполнился звуками, суетой и паникой. И сквозь истошный визг чумных, пытавшихся скрыться от озлобленных духов, сквозь вой присоединившихся к забаве гончих, все еще звучал тоненький писк младенца, неразрывно сплетенный с безумными криками его матери. Жить им при таком раскладе оставалось недолго. И хотя возможность успеть пока еще оставалась, но с каждым утекающим мгновением она становилась все призрачнее.
Андраш поднял голову. Кровь, сочащаяся из обугленных шрамов, темными струйками расчертила лицо. Прежнего бесстрастия как не было, на губах сверкнула улыбка – острая, как бритва. Было весело, и неумерший развлекался.
Протянув демону руку, он негромко, но отчетливо различимо сквозь неумолкающий грохот ответил:
- Веди.

Затихло, замерло, остановилось время. Объяло тишиной внезапно и резко, как бывает после пропущенного удара, от которого мгновенно подгибаются колени. Молчание там, где еще мгновение назад шелестели голоса бесплотных убийц, давило почти до боли. Там, где совсем недавно распускались кровавые цветы - зримое отражение веселья неприкаянных, теперь было не просто тихо – пусто. Пусто абсолютно, потому что обездвиженным оказалось все: и самые деяния обезумевших духов, и тот бешеный поток эмоций и ощущений, что пронизывал воздух. Казалось, его можно коснуться. Просто провести кончиками пальцев по воздуху и очертить доселе неведомые границы чужих переживаний, сомкнуть ладони и взять из пустоты еще не успевший родиться крик, так и замерший в плену чужих перекошенных губ.
Для лича все это было сродни удушью. И тишина ощущалась им, как бесплотные пальцы, с чудовищной силой сдавившие гортань – до треска, до хруста, до звона в ушах. Ах, нет, не звон. Крик. Все тот же младенческий писк, который теперь, в давящем безмолвии, казался оглушительным. Резал слух, раздражал, бесил и в то же время… В то же время содеянное демоном было настолько красиво, что неумерший просто не мог не восхитится. 
Кивком согласившись с последней фразой, он молча последовал за ним. Нагретый солнцем камень под босыми ступнями казался живым. Капли крови, по-прежнему струившиеся из поврежденных глазниц, ползли по щекам, высыхая, стягивали кожу. Падали, разбиваясь о белые каменные глыбы, мерным стуком отсчитывая каждый шаг, - беззвучный, как и шаги идущего рядом демона.
Ветхая полуразвалившаяся лачуга на конце улицы и мяукающий писк, сочащийся из каждой щели. Ребенок был там, и он был жив. Висел в воздухе, как перемазанная в крови и испражнениях кукла, распяленная на бесплотных руках – пойманный за мгновение до смерти. Его мать лежала тут же на голом полу, по-прежнему широко раскинув ноги, застывшая в нелепом стремлении защитить собственное вскрытое от ключиц до паха тело. Ее руки – огрубевшие от работы, красные, больше похожие на крабьи клешни, чем на нежные женские ладошки, - замерли в миллиметре от огромной рваной раны, края которой разошлись настолько широко, что горячая смрадная тайна ее внутренностей и костей перестала быть таковой. Но ребенок был невредим, однако…
…Однако, у самой двери лич едва ощутимо потянул демона за руку, останавливая того практически на пороге. Голос, даже самый тихий шепот, в царящем вокруг безмолвии был бы больше похож на крик, который, несомненно, осквернил бы красоту замершего мгновения. Поэтому слепой маг сделал шаг, только один, беззвучный, как и все предыдущие, сокращая расстояние до минимума. Поднял голову и не столько произнес, сколько обозначил губами, почти касаясь ими уха собеседника:
- Ты чувствуешь? Он пахнет смертью… изнутри.
Как объяснить иначе, что с ребенком что-то не так, неумерший не знал. Младенец был жив, но в его теле что-то было неправильно. И это «что-то» вполне могло стать причиной того, что ребенок умрет раньше, чем демон успеет вынести его из города. Болезнь, врожденная аномалия… кто знает? Но ощущалось это настолько призрачно, что лич смог почувствовать это только в непосредственной близости от цели.
Конечно, можно было и не говорить. Не портить спутнику сюрприз, так сказать. Однако у каждого свои выражения благодарности, и со стороны неумершего это было всего лишь способом сказать «спасибо» за достойный отпор. Благодарность, длящаяся ровно столько, сколько может прожить едва слышный шепот, горячим дыханием тающий в теплом золоте чужих волос.