Начало.

Страх… Инстинкт, данный каждому живому созданию от рождения. Вплавленный в кости, сращенный с мозгом, втравленный в нервы и кровь, - неизменен, неистребим. Инстинкт, равный по силе самосохранению, слитый с ним воедино. То, что уничтожает личность, то, что превращает разумных существ в жалких идиотов, истекающих слюной в смердящей луже собственных испражнений и блевотины - страх… Симфония холода, жара, безумия, заставляющая любое сердце биться чаще, срывающая дыхание, дрожью оживающая в руках. Проще, чем кажется. Сильнее, чем помнится. Ярче, чем видится.
Для лича страх, как мощное давящие ощущение, напрочь стирающее любые границы, остался в далеком прошлом. Когда-то он с легкостью смог бы воспроизвести в памяти каждый мельчайший нюанс этой эмоции, вплоть до фантомного вкуса и запаха. Когда-то он жил в плену этого чувства не один год. Но время, словно прожорливый зверь, вечно голодный и неумолимый, поглотило, растворило в себе эту память. События остались, но вкус некогда пережитых ощущений – нет. А вот скука оказалась сильнее. Неподвластная времени, она срослась с самой жизнью неумершего. Вцепилась в него когтями и зубами, с каждым утекающим годом становясь все ближе и ближе. Они были скованы незримыми цепями бессмертия, и, как иногда казалось, неразделимы уже ничем. Те ситуации, которые слепой маг так часто создавал, играя как жизнями других, так и своей собственной, могли подарить иллюзию разрыва этого болезненного союза, но слишком ненадолго. Гнев, восхищение, страх, боль, азарт, жажда убийства или близости – они возникали и исчезали, как призраки, почти не оставляя следов. Этого было мало – всегда, во всем. Скука была проклятьем, тоска – ее неизменной спутницей. А чувства, эмоции, ощущения, свои ли, чужие ли, всего лишь попыткой побега, не более того.
И вот теперь – Астарт. Король Страха. Андраш не чувствовал ничего. Абсолютно. Ни предвкушения, ни волнения, ни даже интереса. Только пустота, которая была естественным следствием последних недель, проведенных, возможно, слишком бурно. Кровавый дурман, так часто пленявший собой лича, рассеивался все быстрее и в эти недели исчез совсем скоро. Неумерший знал, что привычные средства побега частично приелись, теряли остроту, но думать об этом не хотел. Ни сейчас, ни потом. Он просто устал. Устал от себя, возможно, больше, чем от безумного мира вокруг. А предложение явиться ко двору Астарта, больше похожее на приказ, было воспринято им для себя, как очередная попытка возродить хоть что-то, хоть какие-то ощущения, способные развеять давящее безразличие последних дней. Лечить или калечить - сейчас, как и ранее, это не имело для Андраша особого значения. Разве что второе, в большинстве случаев,  было куда как ярче первого, но… Та апатия, в которой он пребывал в последнее время, не оставляла личу выбора - годилось все что угодно.
А замок Короля Страха казался нежилым. Гулкое эхо шагов провожатых и мерного постукивания трости Андраша оживало в безлюдном холле, неслось по бесконечным коридорам пародией на жизнь, ее уродливой иллюзией. Отражаясь от стен, умирало в давящей тишине, оседая на холодном камне пола незримым прахом. Подъем по центральной лестнице, прошедший в гробовом молчании, которое сопровождало неумершего и слуг Его Величества всю дорогу, закончился у закрытой двери, за которой тонкий слух слепого мага впервые различил здесь хоть какие-то признаки жизни. И пока его провожатые докладывали своему государю о том, что приказание исполнено, лич неосознанно прислушивался к происходящему в комнате. Шорох ткани, женские вздохи и стоны, тихие голоса, плеск воды – ничего примечательного. Но запах нес совсем другие оттенки, которые понравились неумершему чуть больше. Сквозь тонкий аромат плесени и сырости, лежалых вещей и разгоряченных тел острой ноткой пробивался животный запах крови и смерти. Этот запах сопровождал Андраша почти всю его жизнь. И теперь, пока текли секунды ожидания, ощутить его здесь вдруг оказалось неожиданно приятно.

В ожидании, пусть и недолгом, мысли Андраша принимали довольно странный оттенок. Рассеянное облако образов, дикое смешение картинок, отражавших то, что происходило с ним в самое разное время его жизни, постепенно сменяла упорядоченность. Холодная, бесстрастная оценка, как способ понять в себе что-то значимое, но постоянно ускользающее, утекающее сквозь пальцы водой или кровью. Сейчас, по-прежнему инстинктивно прислушиваясь к голосам за дверью, к грохоту падения и неровному звуку шагов, лич думал о привычках. Тех самых, которые время оттачивает до состояния рефлексов.
Когда-то ему было очень сложно научиться жить в темноте. Сложно привыкнуть к тому, что привычного мира больше нет и никогда не будет. Понимать это было страшно и осознание приходило медленно, но убивало быстро. Что-то живое, чего и так было немного в душе этого изломанного жизнью создания, отмирало с каждой каплей принятой неизбежности. А потом стало не до этого. Нужно было суметь не просто защитить себя, но и не потерять того, что уже было вырвано у жизни немалой ценой. Выживание, растянувшееся на очень долгие годы. Именно оно сформировало в итоге почти незаметные сознанию, но такие необходимые привычки. Слушать - и слышать не просто звук, красивый или уродливый, но его основу, тонкую составляющую. На запах различать мельчайшие оттенки состояния как живых созданий, так и того, что их окружает. Видеть не только прикосновением, но самой сущностью обострившихся инстинктов. Личу бывало занятно иногда ловить себя на осознании этих действий, ставших уже непросто привычными, но инстинктивными. Вот как сейчас.
Стоя на пороге, он услышал едва различимый шорох, с которым чужие стопы отталкивались от пола и скрип повернувшейся ручки. Как чужим дыханием, пахнуло в лицо смесью запахов, а голос карлика, высокий и надрывный, резанул слух. Раздражение вспыхнуло в неумершем тут же, на миг сменив собой надоевшее бесстрастие, обожгло изнутри жаждой убийства, осело на губах призрачным привкусом пепла и крови. Эта первая искра пробуждения после затянувшейся чувственной спячки была острой и резкой, но погасла быстрее, чем смогла выродиться хоть в какое-то физическое воплощение.
А в самой комнате было душно, несмотря на легкий сквозняк из пробитого окна. Запахи смешивались и, словно жадные вороватые пальцы, лезли в нос и горло лича, липли к коже. Запах крови, сплетенный с тонким, едва различимым ароматом начавшегося разложения, исходящим от лежащего у стены тела с проломленной головой, щекотал обоняние неумершего сильнее, чем острый привкус вожделения неудовлетворенных самок. Запах страха, которым был буквально пропитан стоявший у двери карлик, гармонично вплетался в общую смесь ароматов. И над всем этим, сквозь это, как удар, неожиданный и сильный, - взгляд Астарта. Разумеется, Андраш не видел его, но чувствовал чуть ли не кожей.
И в тот момент, когда он, склонив голову, медленно опустился на одно колено, приветствуя Короля, вторая и куда как более яркая искорка вспыхнула под истощенными, выжатыми, казалось, до основания чувствами. Вызов. Словно змея, распуская кольца, поднял голову один самых гибельных инстинктов слепого мага. Уже неплохо… Волосы, черной волной соскользнувшие с плеч, скрыли от чужих взглядов то, как быстро лич облизнул губы, словно собирая с них кончиком языка привкус собственных постепенно пробуждающихся эмоций.
- Приветствую, Сир.
Тихий, ровный, абсолютно безэмоциональный голос ничем не выдал изменившегося настроения Андраша. А в следующее мгновение он поднял голову, и взгляд Короля встретила мертвая пустота слепых бельм, обрамленных сожженной до черноты кожей, от которой паутинкой разбегались по лицу темные вздутия вен. Лицу, по-прежнему скованному бесстрастием, словно маской.
- Если Вы готовы, думаю, мы можем начать.

Познакомимся поближе, мой Государь?..
Шорохом почти истлевших штор, плеском крови в забытой ванне, неожиданным окриком и чужими испуганными вздохами уносился в никуда холод. Плавилось в огне чужого раздражения безразличие. Выродившись первыми искрами азарта, врастало в кости, впивалось в кожу изнутри тысячами мелких иголок. Наконец-то… Змея, распустившая кольца, вновь сдавила сильным гибким телом привычную жертву – его душу, его разум, его сознание. А ее яд был так сладок, так омерзительно сладок и желанен был зов извращенных инстинктов. И смерти было мало - всегда. Боли было мало. Крови было мало. Так мало…
…ближе, мой Государь…
Душно. Жарко. Запах - гарь и кровь, вожделение и смерть. Тонкие ноздри лича подрагивали, жадно втягивая в себя тяжелый застоявшийся воздух. Уголки его губ оставались неподвижны, хотя тень улыбки – хищнического оскала, рваной раны, рассеченной алым,  - была заметна, но не для глаз. Не для взгляда. Такую улыбку нельзя увидеть, ее можно только почувствовать. Если закрыть глаза. Если их выжечь.
Кажется, не было даже дыхания. Кажется, не было ничего. Все тело неумершего - как статуя, как памятник преклонению. Мышцы, словно налитые свинцом – неподвижны. Кожа – мрамор, продернутый синими прожилками вен. Лицо – маска с пробитыми в ней черными дырами обожженных глазниц. А сами глаза – студенистая масса, навеки пленная тесной клеткой костей. Зеркала души? Да. Мутные зеркала, грязные зеркала, - слепые. 
…ближе…
Неподвижность, безжизненность, безразличие – маска. Печать мертвенного спокойствия на строгих чертах, холодное тело, словно и не ощутившее на себе чужого прикосновения - тоже. Маска – движение. Слитное, плавное, по-звериному текучее движение и едва различимый шорох одежд. Коленопреклонения больше нет. Приветствие завершено, точка - негромкий стук трости о пол. Маска – голос, глубокий и тихий, почти шепот. Голос, как шелест ветра, прокравшегося в пробитое окно и теперь исчезающего под дверью. Закрытой дверью. Маска –  спокойствие, которого больше нет.
- Откройте язву, Сир. Мне надо чувствовать без преград, иначе я не смогу Вам помочь. Больше не требуется ничего.
Ничего?
…ближе, ближе, ближе…
Пара шагов. Всего лишь пара шагов до того, кого называли покровителем убийц. Пара шагов и скрип памяти, шорох дыхания и вереница образов, как брошенная в лицо колода карт – рассыпается, исчезая бессмысленным набором пестрых картинок. Пара шагов – вперед или назад? Туда, где ждал Король Страха или туда, где багряными нитями разорванной плоти сшивались вспоминания последних ночей? В обе стороны одновременно - игра началась.
…познакомимся поближе, мой Государь?..

Отредактировано Андраш (2010-03-22 16:14:56)

Шаг вперед – мгновение, доля секунды. И шепот чужого дыхания – напряженный, прерывистый. Лич знал, что карлик, впустивший его в комнату, прилип к обратной стороне двери. Знал, что маленький зеленокожий уродец, слишком любопытный для того, чтобы дожить до следующего утра, подслушивает, вплотную прижавшись к деревянной преграде. Слушай, маленький братец, слушай. Быть может, за стуком собственного взбесившегося сердца, ты сможешь что-то услышать. А может и нет. Пятьдесят на пятьдесят. Твои шансы. Успеешь?
Шаг назад – дни, недели… годы? Собственная спальня. Душный сумрак. Вечная тьма. В воздухе – ладан и кровь. Нежный чистый детский голосок – совершенное сопрано. Подарок от прооперированных связок. Бывший бродяжка, покинутый ребенок, забытый всеми – отверженный. Все мы такие, маленький братец… Горячие капельки слез на округлых щечках греют кончики пальцев, дрожащее тельце доверчиво жмется к холодной груди, - клетке из ребер, сердце в которой не бьется вот уже более пяти столетий. Теперь ты не один. Я с тобой… Такие тонкие пальчики, такие хрупкие косточки. Беги от меня, маленький братец. Беги, пока можешь…
Шаг вперед  - мгновение. Шорох босых ступней карлика там, за дверью. Приподнялся на носочках, вжался в дерево еще сильнее. Смешной. Стук трости по голому камню пола, дыхание демона – уже близко. Уже можно кожей различить тепло тела замершего на кровати Астарта. Можно почувствовать вкус напряженного ожидания, которое, как запах, наполнило собой воздух. С каждым новым вдохом оно проникало в грудь лича, всасывалось нервами и кровью, утекало с губ беззвучным выдохом, чтобы тут же попасть в грудь Страха, проделать тот же путь, но уже в другом теле. Замкнутый круг.
Шаг назад - дни, недели. Теплая тишина, ласковая темнота. Бродяжке не страшно. Он столько повидал за свою короткую жизнь, столько перенес, что ему уже все равно. Или он думает, что ему все равно. Цепляется грязными пальчиками за одежду неумершего, смотрит голодным взглядом в выжженные глаза, нервно улыбается, - готов на все. За еду. За тепло. За надежду? Смешной. Путь в никуда – один на двоих. Для лича, для брошенного мальчишки. «Не обманете, господин? Правда, не обманете?» «Нет, малыш. Пойдем, а то уже холодает…» Шорох шагов и цепкие пальчики. Шепот дыхания и путь в никуда…
Шаг вперед – умирающий выдох. Оживало под пальцами чужое тепло, дышала горячая кожа. Плененная сила, подгнившая властность. Слепой маг склонился чуть ниже, и волосы соскользнули с плеч, скрыли лицо, чтобы тут же быть отброшенными на спину раздраженным жестом. Чужая рана – чужая боль. Или нет? Пальцы неумершего скользнули к язве, замерли на миг, чтобы через мгновение погрузиться в гниющее мясо, впитывая чужую боль и чужую гниль. В груди Андраша сейчас горела язва Астарта, острой болью отзываясь на каждое прикосновение. Я знаю, что ты чувствуешь, Государь. Я знаю, какова на вкус твоя боль…
Шаг назад – сорванный вздох. Твоя боль ведет мои руки, твои крики управляют моими пальцами, стук твоего сердца – мой свет… Бродяжка уже не кричит. Не может. Лезвие скользит в окровавленных пальцах, но это привычно. Личу не мешает ничто – ни спазмы скрученного в агонии худенького тельца, ни тяжелая вонь обнаженных кишок, испражнений и крови, ни затихающий скулеж мальчишки. Все это неважно, все – преходяще. Тьма дышит ладаном, тьма дышит кровью. «Ты знаешь эту песню, малыш? Ее когда-то пела мне сестра… Очень давно» «Да-да, господин! Знаю, конечно, знаю!» Трепещет маленькое сердечко, гоняет кровь по тоненьким венам. Легкие набухают вдохом, истощаются выдохом. Ребра вывернуты, ребра теперь стали крыльями. Вскрыто горло, обнажено – как и все изувеченное тело. Еще живое тело. Пой мне, маленький братец… И он поет. Нежный детский голосок – теперь совершенное сопрано. И песня, та самая, которую когда-то пела неумершему его сестра, льется в тишину тоненькой струйкой чужого отчаяния. Все мы такие, маленький братец. Все – отверженные, все – покинутые…
Шаг вперед, шаг назад – замкнутый круг. Боль Астарта и боль мальчишки, распятого на стене собственной спальни. Едва уловимый шорох движений подслушивающего за дверью карлика и шепот голодных духов, рассказывающих о судьбах тех, кто пытался вылечить демона ранее. Текущий по пальцам гной – чужой, струящаяся на ладони кровь – чужая, бьющаяся в груди боль – тоже не его. Твоя боль, Государь, - мой свет…
Язва очищалась медленно, мертвая плоть отторгалась, уходила с кровью. Исчезала, чтобы через мгновение, глубоко в тканях родится вновь. Тоненькая морщинка на миг возникла между бровей неумершего, кончики пальцев на секунду погрузились в рану чуть глубже. И тут же хлестнуло болью – изнутри, по ребрам, как незримым хлыстом. И пришло понимание.
Андраш выпрямился, убрал руки с груди демона, оставляя на коже желто-алые разводы – гной и чернота исчезли, рана была чиста. Пока что.
- Пара дней, Сир, - все тот же безэмоциональный голос, все та же мертвенная маска, - от силы неделя. И никто из приходящих лекарей Вам не поможет. Можете убивать их сотнями, это ничего не изменит. Только одно создание может вылечить это.
Пятьдесят на пятьдесят. Мои шансы. Успею?..

Андраш слышал их. Хлопанье больших черных крыльев, пронзительное карканье, биение множества маленьких сердец в пернатых клетках тел – вороны. Помнится, их не было, когда он пришел в замок, но теперь крикливые птицы стаями кружили над серыми башнями. С глухим стуком одна из них, словно брошенный кем-то камень, ударилась в окно. Звякнуло стекло – тоненько, жалобно – на его мутной поверхности отпечатался бурый неровный след, в котором легко было различить налипшие черные перья. Птица разбилась, упала вниз, в бесконечную пустоту, молча исчезла во тьме под бесстрастными взглядами своих собратьев.
Лич обернулся на звук, на вспышку ее боли. Обернулся так, словно лицо его потянула за невидимые нити чужая, пусть и животная, жажда жизни. Птица не хотела умирать, но она была старой, и сердце ее остановилось.
Неумерший стоял спиной к Королю Страха, спиной к двери, за которой по-прежнему подслушивал зеленокожий карлик, стоял лицом к окну, - треснувшему стеклу, украшенному багряной кляксой вороньей крови. Лицо его все так же напоминало маску, все так же скованы были бесстрастием черты. Андраш молчал, вслушиваясь в вороний гам, в прерывистый шепот дыхания за дверью, в слова Короля. Молчал и думал, как ни странно, о мертвом вороне, о старой избитой жизнью птице, которая не хотела умирать. Птице, которая не боялась смерти, не думала об этом, потому что, возможно, ей нечем было думать. Она просто хотела жить. Жить? Где-то далеко внизу, там, где почти неразличимы звуки и запахи даже для него, Андраш все же услышал влажное хлюпанье и мокрый треск – ворон разбился о камни. Но в те мгновения, пока он летел до земли, в те секунды, когда, ударившись в окно, почувствовал дыхание смерти… Что птица ощущала тогда? Ответ на этот вопрос вдруг стал для лича неожиданно важным. Не из-за дохлой вороны - из-за него самого.
- Моя цена? - голос слепого мага, тихий и чуть напряженный, лег поверх вороньего карканья очень легко, словно иглой пронзив птичий гомон, - Она невысока.
Неумерший повернулся к Астарту медленно, словно растягивая мгновение. Стоял, не поднимая головы, и волосы темной сетью скрывали лицо. За его спиной в тесном плене оконной рамы видно было, как черными тенями носились в небе обезумевшие птицы. Справа сломанной куклой лежала у стены мертвая потаскуха, и тело ее растекалось гнилой жижей по голому полу. А слева… Слева, отгороженный деревянной дверью, подслушивал уродливый недомерок, смердящий страхом и любопытством, с самого начала умудрившийся одним своим существованием взбесить Андраша. И прежде чем успели затихнуть его слова, послышался отчетливый треск, уже через пару секунд сменившийся истошным визгом.
Голодные духи подчинились приказу неумершего тут же, вдавливая маленькое тщедушное тело карлика в дверь с такой силой, что кожа, мышцы и кости гоблина превращались в кровавое месиво, бурой слизью брызнувшее из дверных щелей. Капли холодной черной крови слепого мага падали на пол, разбивались мерным перестуком, неслышные в угасающем крике агонизирующего карлика. А несколько мгновений спустя, когда несчастный умер, лич поднял голову. Маска бесстрастия треснула, и сквозь нее отчетливо проступила печать безумия.
- Остановите меня, Сир, - не голос уже, но шипение, сладким ядом стекающее с растянутых в острой, звериной улыбке губ.
И в эту же секунду неприкаянные, получившие неожиданно много силы, подхватили демона и с размаху впечатали в ближайшую стену. Не отпуская, голодные духи вжали Астарта в стену еще сильнее, словно хотели раздавить его так же, как до этого поступили с карликом. Останови меня, Король Страха. Убей, если сможешь.
Кожа на лице Андраша во многих местах лопнула, обнажая гниющую плоть и белые островки костей. Кровь черными струйками стекала из выжженных глазниц. Боль разливалась по телу ледяными волнами, но лич улыбался. И улыбка эта, поистине жутко смотревшаяся на ошметках губ, была улыбкой самоубийцы, влюбленного в собственную участь. Давай же, умри со мной, Государь…