» Старое поместье

Это была крупная крыса - чуть меньше той, что сидела на коленях Крысиного Короля. Она бежала вдоль затянутой мраком стены, когда это произошло. Крыса остановилась. Длинные тонкие усики зашевелились. Тревожно блеснули черные бусины глаз. Что-то изменилось. Крыса замерла, принюхалась. А потом, тихонько пискнув, развернулась и побежала в обратную сторону. Она бежала, а стены или то, что жило в них, хохотало, визжало, плакало и шептало голосами людей, давно уже мертвых. Людей, которые не нашли покоя в посмертии. Людей, которые не были людьми при жизни. Крыса бежала, испуганная этими звуками и, может быть, этих звуков не было вовсе или никто, кроме нее не слышал их, но голоса усиливались, становились увереннее и громче. Они шли из мрака, носились по зале, как призраки, отскакивали от стен, как брошенные камни, ввинчивались в мозг, как ржавые гвозди. Крыса бежала мимо маленьких черных лужиц – слез, упавших с потолка. Иногда она наступала в эти лужицы, но не останавливалась и бежала дальше, оставляя на полу цепочку мокрых следов, которую нарушали новые капли. Новые слезы. Новая боль. Раз за разом – вечность. Крыса бежала, гонимая паникой, испуганная голосами тех, кого обычно не слышал никто…
…Слуга, замерший перед троном Короля, вздрогнул, когда что-то юркое и пушистое коснулось его щиколотки. Глянув вниз, он успел заметить мелькнувший в полумраке длинный розовый хвост убегающей крысы. Он успел удивиться и спросить себя, от чего она могла бежать здесь, где ничто не угрожало ей подобным. А потом услышал. Не ушами – мозгом. Этот бешеный шум, словно в зале собралась толпа вопящих сумасшедших, возникший, как шелест, но усиливающийся, как рокот морского прибоя. Слуга попытался ладонями закрыть уши, уже зная, что это не поможет. Голоса разрывали его изнутри, скручивали нервы, ввинчивались в кости. Его тело извивалось, как в судороге, а когда очередная вспышка боли заставила его выгнуться и запрокинуть голову, он увидел, что в отражении черно-белого поля, появилось нечто новое. «На доске не хватает фигур» - сказал Крысиный Король. А теперь слуга, изводимый голосами тех, о ком и памяти-то не осталось, смотрел на смутные очертания человеческой фигуры, возникшей недалеко от старика в инвалидном кресле. Он моргнул, и фигура стала четкой. Женщина с длинными черными волосами и чудовищно распухшим лицом повешенной улыбалась ему посиневшими губами. Ее глаза вылезли из орбит, по подбородку стекала струйка белой пены, а почерневший язык свешивался с уголка приоткрытого рта. «На доске не хватает фигур». Слуга вздрогнул, и женщина исчезла. Теперь на ее месте сидел старик, прижавший к груди собственные переломанные ноги. Открыв рот, он хотел как будто что-то съесть. Однако, приглядевшись, слуга понял, что старик держит в руке отрезанный язык, который и пытается протолкнуть меж собственных окровавленных губ. «На доске не хватает фигур» - рефреном звучало в мозгу несчастного, когда, поскуливая, он наблюдал, как отражение сменилось еще раз. Полусгнивший труп мужчины в длинном черном плаще пожирали черви, лохмотья губ на том, что осталось от его лица, пытались сложиться улыбку, а вместо глаз - слепые бельма в обрамлении обугленных век, от которых синими вздутиями расходились вены. «На доске не хватает фигур»…
- Сир... - Не слыша себя, простонал слуга, наконец, оторвавший взгляд от метаморфоз отражений.
Он, кажется, хотел попросить Короля разрешить ему уйти. Но прежде, чем еще одно слово сорвалось с его губ, слуга вдруг понял, что мучившие его голоса смолкли. В воцарившейся тишине прошелестел едва слышный вдох и тихое, протяжное «хааа» выдоха. Слуга обернулся, после всего пережитого готовый уже ко всему, но то, что он увидел…
…Фигуру женщины полностью скрывал длинный темный плащ, который был ей слишком велик. Она стояла, опустив голову, чуть сгорбившись, ее руки безвольно висели вдоль тела - марионетка, забытая кукловодом, которая вдруг ожила. Вскинула голову и принюхалась, не открывая глаз. Женщина хмурилась, а ее тонкие ноздри трепетали, как у зверя, почуявшего незнакомый запах. Секунда - и веки ее поднялись, но так медленно, словно она боялась смотреть. В неожиданно ярких зеленых глазах - пустота, почти тут же сменившаяся удивлением. Женщина подняла руки и уставилась на свои ладони так, словно видела их впервые. Коснулась кончиками пальцев лица, шеи, груди. Она изучала себя так, будто была незрячей, и с такой осторожностью, словно сама себе казалась чужой. Длилось это недолго, а когда закончилось, женщина огляделась вокруг и заметила сидящего на черном троне мужчину. Еще несколько секунд она изучала его молча. А потом заговорила. Голос у нее был низкий, чуть хрипловатый, негромкий, но сильный. И первым, что она сказала, было:
- Ну и что все это значит?

Зрачки женщины расширялись в полутьме, пока она наблюдала за приближением того, кто секундой ранее сидел на черном троне. Она смотрела на него в упор - так, словно ощупывала взглядом, так, словно прикасалась незримыми пальцами к каждой морщинке на его лице. Смотрела, но не видела.
Тот, кто шел к нему сейчас, не существовал для Андраша как целое. Он был набором цветом, игрой бликов и теней. Не личность, не живое создание, не разум и не душа – просто первое, что прежде слепой лич смог увидеть. С той же жадностью во взгляде Андраш мог бы смотреть и на слугу, от которого остались только тряпки, если бы этот слуга еще был здесь. Но его не было, а тот, кто был, наконец, остановился.
Женщина слушала его молча, высоко запрокинув голову и жадно глядя на чужое лицо. Когда он замолчал, она сказала:
- Я здесь не по собственной воле. И я не женщина.
А потом она просто вышла из слишком больших для нее тяжелых ботинок. И первый шаг маленькой босой ножки совпал с немым криком отраженного в потолке старика в инвалидном кресле.
Ладья. Рот, раскрытый так широко, что морщинистая кожа на щеках натягивается и становится ровной. Изувеченные артритом пальцы, до немого хруста сжимают подлокотники кресла. Железо врастает в кожу, выгибает суставы, вытягивает кости. Кресла больше нет. И того, кто сидел в нем – тоже. На треугольной клетке, стоя на уродливо выкрученных остатках локтей и коленей, замерло нечто, лишь отдаленно похожее на человека. Слишком длинные руки, слишком длинные ноги, железный намордник, широко распяливающий челюсти. Гончая – точная копия той, что стоит чуть поодаль, на одной линии. Той, что раньше была парнем, больным саркомой Юинга. 
Второй шаг, беззвучный, как первый, – женщина шла по кругу. Медленно обходила Короля Крыс, приглядываясь к каждой детали его облика. А на несуществующей шахматной доске продолжались метаморфозы.
Слон. Девочка с целой копной рыжих кудряшек и телом, изъеденным проказой. Узелковые утолщения. Опухоли. На округлом личике, на маленьких ручках и ножках. Она сидит и играет с тряпичными куклами, когда это начинается. Ее тело становится больше и тут же сжимается, голени и коленные суставы крошатся. Лицо, теперь чудовищно старое, вытягивается в немом крике. И видно, что во рту больше нет языка. А чуть поодаль, на одной линии, но в другой клетке, вместо женщины средних лет, трясущейся в припадке эпилепсии, появляется Повешенная. Та самая, которую не так давно видел слуга Короля Крыс.
Женщина шла так медленно, словно в каждом шаге изучала собственное тело. Гладкий пол холодил ее босые ступни. Тяжелые капли срывались с потолка. И когда некоторые из них попадали на ее кожу, женщина снимала их кончиками пальцев, не глядя. Как слепая, подносила к лицу – принюхивалась. Шла дальше. Завершала круг – знакомилась. Узнавала. А отражения над ее головой по-прежнему менялись.
Ферзь. Крепкий мужчина с заросшим щетиной лицом лежит неподвижно. Вся сила его тела, еще живого, но уже бесполезного, вычернена очагами гангрены. И вдруг он поднимается на ноги. Фигура его становится тоньше, уже в плечах. На лице, вновь молодом, горят жизнью черные глаза. Точнее один глаз, потому что вместо левой половины лица - кровавая каша, в которой ошметки мяса мешаются с комьями земли. Тот, кто стоит рядом с ним – тот самый мертвец в длинном черном плаще с выжженными глазами, - вспомнил бы его мгновенно. Если бы мог видеть. Или ощущать. Или просто поднять голову вверх…
…Женщина остановилась так близко от Крысиного Короля, что соски ее касались бы его груди, если бы не тяжелый кожаный плащ на ее плечах. Высоко запрокинув голову, чтобы смотреть в чужие глаза, она мгновение молчала. А потом спросила:
- У тебя есть большое зеркало?
Ее голос – темная нежность, опасная мягкость, растаял эхом в тенях у стен, а в плену зеркального потолка отражения завершали круг своих превращений.
Пешки. Люди, молодые и старые, спящие и бодрствующие, умирают и возрождаются. Бесплотными. Неприкаянными. Их немного – малая часть тех, кто когда-то принял смерть от рук слепого некроманта. Но они здесь. Вскрытые, выпотрошенные, лишенные кожи или костей – полуживые, полумертвые, а некоторые – полумеханика. На манер Гончих. Как тот мальчик под копытами черного коня, который мгновение назад был девушкой, погибшей от чахотки. И пока тело его разлагается, растекаясь черным гноем, одна из Гончих, пригнувшись на невозможно тонких, уродливо вытянутых конечностях, вдруг срывается с места с диким визгом, слышным только ей одной, и прыгает, оставляя на клетках несуществующего поля капли дымящейся кислотной слюны…
…Игра, начавшаяся в поместье, продолжалась. Ход был сделан. А вызов принят.

Отредактировано Андраш (2010-09-21 04:23:19)

Женщина смотрит в глаза двойника, влажные и блестящие. Смотрит на ее лицо, бледное и узкое, на ее плотно сжатые бескровные губы. Смотрит на ее волосы – черные спутанные пряди, похожие на мех дикого зверя. Женщина смотрит на свое отражение - зеркало, о котором просила. Смотрит и молчит, потому что…
…это чужое лицо. Но глаза Андраш помнил. Несмотря на долгие годы жизни во тьме, память о них не исчезла. Он видел их раньше. У своего отца. У своей сестры. У себя самого. Та же зелень радужки, та же черная капля зрачка, тот же влажный блеск. Глаза отражения были его глазами, выжженными более пяти столетий назад. Но все остальное принадлежало кому-то другому, потому что эта женщина в длинном черном плаще, женщина с бледным лицом и горящими глазами, она…
…стоит, чуть склонив голову на бок, и смотрит на двойника, который на самом деле чужак. Она поводит плечами так, словно у нее затекли мышцы. Словно она устала нести на себе этот тяжелый плащ. Ее руки свободно опущены вдоль тела, и плащ соскальзывает по ним, стекает на пол еще одной бесформенной тенью. К ее ногам. К ногам ее двойника. Женщина шагает вперед и почти касается отражения. Нос к носу. Дыхание к дыханию. Взгляд к взгляду.
А тьма вокруг, та, что раньше была стенами, потолком, дверьми, та, в которой исчезли фигуры шахматной доски, та, что поглотила все звуки, цвета и запахи – она дышит. Неслышно. Незримо. Наблюдает без глаз, потому что глаза не нужны. Эта тьма – она как слепец. Не видит, но знает. Вдох – холодок по коже, онемение нервов, булавочные уколы крови, бегущей по затекшим конечностям. Выдох – внутренний жар, стук сердца, дрожь в пальцах, на которых остались только шрамы. Длинные кривые шрамы от стальных шипов. От снятых колец. От памяти…
…которой нет. Ни одного воспоминания о том, как это произошло. Андраш помнил поместье, помнил его хозяйку и Ремфана, а потом – ничего. Только голос – тихое эхо из небытия. Голос и прикосновения. Слишком холодные для жизни, слишком реальные для смерти. Чьи же? Андраш не помнил. То, что осталось в ощущениях, тоненький крючок в мозгу – одно слово, одно имя. Ответ на вопрос, который еще не задан. А на заданные вопросы ответов не было. Пока что. Но Андраш знал, что найдет их. И прямо сейчас…
…женщина поднимает руку и касается щеки отражения. Кожа у двойника гладкая и холодная, как мокрая ткань. Под ней проступают вены – тонкие синие ниточки, но тепла нет. Пульса нет. Сердца нет. Женщина касается чужой щеки ладонью, потом ведет руку ниже, до царапины на плече. Ладонь отражения, гладкая и холодная, копирует движение. Но у женщины нет крови и нет царапины. Есть только след боли, точно повторяющий форму алого штриха на плече двойника. Она улыбается своему отражению, и оно улыбается ей в ответ. Их улыбка холодная и гладкая, как зеркальное стекло. Улыбка Андраша – с чужого лица. А потом ногти женщины погружаются внутрь. В мягкую вязкость распоротой плоти. Пальцы женщины входят в ранку отражения по фаланги. Медленно. И алые капли на белой коже сменяются черными, тяжелыми и маслянистыми, как нефть. Как те самые слезы, что не так давно падали с потолка. Рука двойника копирует движение, и ее прикосновения не ранят, но боль усиливается. Боли становится больше, по мере того, как ногти женщины вспарывают кожу отражения, как побеги растений – мягкую землю. На груди двойника она в точности повторяет недавний жест хозяина этих мест, и ее прикосновение, окрашенное кровью и черными слезами, оно до самых тонких нюансов – мужское.
- Она – это не я, – говорит женщина и убирает руку от отражения, - хотя фокус занятный.
С ее пальцев капает черно-алая вязкая жидкость. И в темноте оживают шорохи. Тоненький писк. Скрежет коготков по каменному полу. Женщина поднимает голову и глядит на хозяина этой залы. Взгляд ее по-прежнему жадный и в упор, но теперь в нем появляются новые оттенки. Замешательство. Настороженность. Злость. Она спрашивает:
- Кто ты такой?
И в ее голосе, по-прежнему негромком, отчетливо слышны стальные нотки. Привычная уверенность в собственной силе, которой больше нет.