…Несмотря на прочно вошедшую в образ циничность и полное отсутствие всяческой романтики, иногда нечто этакое накатывало даже на Итре. Бывает, у всех бывает время, когда мир привычный и косный вывертывается из-под ног и бьет в  лицо жидкой грязью, дни сливаются в однообразное месиво и приходит мучительное ощущение, будто что-то очень важное проходит мимо. Некоторые лишь всплескивают руками и живут дальше, идут этой дорогой до самой смерти, до глинистой ямы в обрамлении жалких цветов, но есть и те, кто знает верное лекарство; слепой ловец душ был как раз из последних, в один из дней он просто потребовал коня, приторочил посох к седлу, и, пустив свою голую псину бежать впереди копыт скакуна, поехал «прогуляться».
Хозяином он быть не умел, даже к своей сотворенной твари-поводырю Итре относился как к вещи, а не как к слуге; править, повелевать и упиваться властью было для него занятием не то, чтобы неприятным, но непривычным и неудобным, вот альбинос и кочевал безропотно из рук в руки, играя роль сомнительного украшения свиты то одного властителя, то другого.
И в самый пик лета, когда в сказочном Далёке даже густые кучерявые гривы дубов вянут под безжалостным ободом солнечного колеса, когда дорожная пыль становится сухой и летучей как порох, а утомленные зноем Туата прячутся в прохладных сидах и травят охотничьи байки о давно ушедших временах;  в пору мерзкую, напоминающую теплую как молоко воду в речном омуте, что-то натянулось в груди и шут Ее величества, странно тихий и неразговорчивый, совсем загрустил. Хватит? Хватит. Засиделся. Обнаглел от роскоши, надоели унизительные тайные прогулки, целью которых было насыщение его нелюдской сущности. Приелись чарующие песни фэйри и тенистые леса, оскомину набило, вот-вот горлом пойдет это приторное благополучие. О королеве он даже не думал. Переживет. Простая и незамысловатая логика искореняющая все угрызения совести на корню, гласила, что раз он назвал апсару хозяйкой, значит, та была этого достойна; достойные не могут быть слабыми, а сильные переживут его, Итре, внезапное убытие, вот и стелется дорога под копытами могучего коня, вот и тихо ругается сквозь зубы ловец душ, облаченный в мантию черного бархата, которую столь безжалостно прожигали солнечные лучи, но вот светило начало скрываться, лапы безволосой псины зацокали по каменной кладке мощеной дороги – Прекрасное Далёко осталось позади, а впереди раскинулся прекрасный и многоликий Лабиринт. Подозвав ловко запрыгнувшую в седло собаку, слепец одним только своим чутьем повел дальше послушно шагающего коня; за все годы своей не-жизни он уже научился вполне сносно ориентироваться в мире иллюзий и выехал к вотчине Короля Порока самым коротким путем.
Стоило, конечно, отдать должное настырной наглости, которой потребовалось немало, чтобы достаточно скоро оказаться на террасе во дворце Короля и медленно потягивать слабенькое, но достаточно неплохое вино неизвестного урожая, подливаемое расторопным прислужником. Ждать пришлось долго, но Итре нашел себе занятие, во все уши слушая все, что происходило вокруг. Интересно просто до крайности; хотя никаких секретов вот так просто во дворе и не выбалтывают, но устав этого монастыря стал в общих чертах ясен.
…Легкие шаги он услышал издалека и, аккуратно отставив бокал на столик, встал, чтобы не приветствовать местного властителя сидя.
- Итре, ловец душ. – Коротко поклонился альбинос, немногословием маскируя категорическое нежелание раболепствуя, украшать себя сомнительными титулами вроде «покорнейшего раба» или «недостойного слуги». – Не посмею отнимать избыток вашего времени, позвольте только предложить свои услуги.
Голос тек, как молочная речка в кисельных скользких бережках, чуть постукивали деревянные бусины появившихся из рукава четок, так подходящих под этот образ якобы монаха. Разумеется, дорогой бархат и искусная вышивка не имела отношения ни к одному из храмов столь далеких от Лабиринта сошедших с ума миров, но вид альбинос имел весьма строгий, смиренный… и достаточно недешевый, только посох казался излишне простым; но оружию излишняя красота и ни к чему вроде бы… вот, как оружие взять тот же язык – простой шмат мяса, но какие деяния свершались по одному лишь мановению этого куска плоти…
- Ваше величество славится своей проницательностью и хитростью; вам служат лучшие шпионы… - Ровная интонация не оставляла ни малейшего шанса заподозрить хоть каплю искренности в словах слепого, казалось, все, что он произносил, было затверженной мантрой, молитвой и заклинанием, какой-то оттенок появился только в конце этого славословия: - Но хотели бы вы наверняка знать, о чем думают ваши подданные? Я могу дать вам это.

Отредактировано Итре (2010-04-30 16:24:10)

С первого же момента, как Король появился в пределах досягаемости, Итре перестал обращать внимание на что-либо, кроме этого существа. С едва заметной заминкой классифицировал как демона, учуял, насколько смог, настроение, удовлетворенно отметил, что появился вовремя, кропотливо, до малейшего движения, запомнил то, что вырисовывали шорохи тканей и… и прикосновение. Неслучайное, самоуверенное вторжение, но самоуверенность, неслучайность и иные эпитеты он будет вешать потом, когда в лености и бездельи будет прокручивать эту встречу в воспоминаниях. Сейчас же было занятие поинтересней – играть саму обходительность, вежливо дождаться, когда сядет Его, несомненно, порочнейшее Величество и только потом опуститься на плетеное кресло. Манеры, приличия… вещь по сути бестолковая, но крайне полезная, когда нужно изобразить смирную домашнюю зверушку.
- Ваше величество, мне доступно все, что говорят в Лабиринте и даже все то, что не осмеливаются произнести вслух… - Итре поднял голову, безошибочно сориентировавшись на звук голова и так же негромко продолжил: - Но верить всякой глупости есть глупость еще большая. Порой я чувствую себя единственным зрячим среди толпы слепых – даже не имея зрения, я вижу куда  больше. Умение отличать правду ото лжи гораздо более ценно… и правда отнюдь не в том, что Король порока действительно обладает перечисленными вами пороками. – Голос вежливо посмеивается, но на губах нет даже тени улыбки. Н умеет слепой улыбаться.
Желания? Почему Итре выбрал из трех замков повелителей именно этот? Дворец Чумы остался без хозяина, а к властителю страха сунется разве что блаженный, выроненный при рождении зазевавшейся повитухой. Метод исключения и принцип меньшего зла… впрочем, какое зло?
- Для меня не имеет значения, кому служить. Мне много лет, Ваше величество... – На мгновение показалось, что он совершенно осмысленно взглянул на четки, которые перебирал в руках, но нет, показалось – едва различимые зрачки мутных белесых глаз так и не дрогнули, только донесся долгий вздох, - Мне много лет и я давно успел растерять бесполезные идеалы.
Тонкий аромат благовоний и запах дорогого табака с фруктовыми нотками. Король любил роскошь, и в этом Итре был с ним схож.

Отредактировано Итре (2010-05-01 19:16:40)

Так бывает, что даже у пушистых зверушек бывают острые зубки-иголочки. А еще некоторые оригиналы заводят скорпионов и пардусов, и мантикор… порой оригинальность докатывается до скромной персоны Итре в качестве домашнего любимца. Нет, конечно, не очень-то и домашнего и порой совсем не любимца, но где-то рядом. Близко. И не подозревают даже, что безглазая тварь читает их и их врагов с одинаковым отсутствием выражения на лице, как будто факт наличия смыкающегося на горле альбиноса воображаемого ошейника сколько-нибудь может обезопасить их драгоценные мыслишки от вторжения любопытного и дотошного ловца.
И там, где видят один разговор – на самом деле два, Итре с интересом исследует то беззвучное, что не может или не хочет укрыть от него Король, а это было желание. Смутное, но вполне явное желание получить нечто живое и отвратительно-прекрасное. Мелькнувшая догадка заставила на мгновение замереть пальцы.
Хищник, да? Такой же как и я, и ничем не отличаетесь, ваше величество. Хотя я – падальщик, а ты – вампир. Ты, как амброзию, пьешь аромат их грехов, я – сжираю все без остатка, куда мне сравниваться с тобой… ценитель вин и ходячая могила. Не противно? А мы ведь одной породы, Король, или ты еще не понял этого? Не признал собрата? Не признал не пожелавшую упокаиваться ходячую падаль?
Сарказм. Много самоуничижительного сарказма, но слепого эти сравнения забавляли, привлекали, напоминали о чем-то смутном и ускользающем, о каком-то воспоминании из прошлого, за которым охотиться – как за мелкой рыбкой в теплой воде. Все попытки сквозь пальцы, можно даже и не начинать. Ловля утерянных воспоминаний сродни ловле блох – практически бессмысленное занятие, вероятно, такое же бесполезное, как и попытка уловить и соотнести тон своего венценосного собеседника и то, что за этим тоном укрывалось. Итре так определенно не привык. Итре, определенно, обленился и разжирел в стране злокозненных, но таких наивных фей и им подобных… как говорят – так и думают, и можно даже не задумываться над тем, что именно говорит наивное создание, а здесь иначе. Здесь как на тонком льду, непривычно и даже страшно; Итре на какое-то мгновение вдруг осознал, что начинает опасаться идти глубже, дальше читая это существо… боится узнать что-то, что не может ему понравиться. Что-то такое, после чего станет ясно – двери заперты, и мятежный дух, запертый в тесную клетку слабого тела, заперт также. Альбинос боится? Да, теперь он вздрагивает и шарахается от каждого гулкого удара мыслей Короля, как нечисть от церковных колоколов, потому что осознавать собственную хрупкость также занятие весьма увлекательное и поучительное. Приоритеты становятся на свои места; всему свое место и все на местах – это же так прекрасно. Отрезвляет. Благодари Его Величество за этот урок, обнаглевший безглазый уродец, кланяйся ниже и впредь лучше береги свою жалкую шкуру, пусть даже ни один скорняк и не даст за нее больше ржавого медяка.
Только внешне ничего этого нет. Все эти страхи, и насмешки, и размышления бродят в гулкой пустоте под сводом черепа, сталкиваются впотьмах друг с другом и даже не пытаются пробиться на поверхность, туда, где точные и скупые движения перекатывают деревянные бусины в тонких пальцах, и где эти же пальцы задумчиво ласкают тонкое полое тело прохладного бокала. Итре, он как никто другой, знает цену каждого лишнего движения, ибо цена этому – знание, а знание стоит слишком дорого, чтобы щедро разбрасывать его горстями перед каждым свиным рылом. У свиней есть мелкие зоркие глазки. И чуткие щетинистые уши. Куда там слепому бродяге, ему только и остается, что изображать бесчувственную глыбу и потешаться над собой самим, потому что прекрасно знал, как это выглядит со стороны, эти бессмысленные попытки изображать бесчувствие, ладонями закрыть все течи в корабле и упрямо делать вид, что плавание продолжается, а ко дну идет кто-то другой, совсем чужой и незнакомый. Хотя, знаете, хорош тот шут, который умеет смеяться над собою самим, и Итре в этом отношении был шутом просто идеальным. Улыбка в голосе, голос солнечно улыбается, он, как это щедрое и бесстыдное солнце, сеет тепло во все щели и одинаково освещает и трон правителя, и смердящую помойку. Простите, никакой субординации, не так ли?
- Вот и я думаю, что глупость это вовсе не порок, – заметил Король и в его словах так же переливается тоненький смешок.
- Конечно, Ваше Величество, – альбинос склонил голову в знак согласия, - Она – не порок, но одна из невест, что неотлучно сопровождают любого из живущих. С глупостью мы венчаемся при рождении, и только смерть смиренно ждет своей очереди… никуда не деться, хотя, я слышал, будто некоторые ловят свою глупость в скорлупку от грецкого ореха и подбрасывают соседям. Очень дальновидно. К примеру, кабы Джон Ячменное Зерно был бы моим личным врагом, то именно моя глупость была бы подброшена на порог Короля Эрры… - он закончил почти задумчиво.
А и вправду, что было бы, если?.. Нет, и представить страшно, сколько возможностей, но тот Король, что сидел всего лишь в нескольких шагах от него, наконец, спросил:
- За что же вы служите, если не испытываете преданности?
Итре, несомненно, ждал этого вопроса. Но ждал лишь затем, чтобы тихо и с едва заметным укором произнести, уставясь слепыми глазами перед собой, а значит, прямиком на собеседника:
- Ваше Величество, вы шутите… насмехаетесь над калекой. Вы же и сами прекрасно знаете ответ… или… или полагаете, что хотя бы один из этих бездельников, - едва заметный кивок в сторону резвящихся смертных, - Что хотя бы один из них знает, что такое преданность?..

Заблуждение сродни слабому контрфорсу. Образно говоря, это даже не колонна, падение которой обрушивает потолок, но может оставить нетронутыми стены, но это слабина в самой стене крепости, недопустимая слабина, на месте которой когда-нибудь, да поползут хищные и жадные трещины, тяжелая кладка вскроется силой распора гнутой арки и все устремится вниз, превращаясь в каменный и деревянный, щедро пропитанный алым пирог. Заблуждение… это очень ловкий лазутчик, что допущен к трапезе с монархом. Заблуждение – это гнилая доска в днище корабля – так считает Итре и, сказать по правде, он совсем недалек от истины. Даже сквозь назойливо, но невнятно бормочущую в висках чужую похоть (ах, эта выучка слуг!), ловец душ исправно ловил и нечто, на настоящий момент куда более полезное.
- Ваше Величество гордится своими слугами… - Тихий полувопрос-полуутверждение, - А между тем, сама природа такого чувства, как преданность, гнила изнутри. Ваше благополучие – это стабильность для ваших слуг; ваша улыбка – это их успех и удача. Людишки эгоистичны до безобразия, как стадо свиней к кормушке, они бросаются за своими призрачными ценностями, будь то деньги, власть или нечто иное. Даже если истинный паладин хранит верность своему сюзерену, это только и значит, что он не разменивается на золото, а откупается от своей совести, ведь в противном случае она и со свету сживет. Знаете, правдиво лишь то, что происходит от самого тела. Правдиво и искренне обжорство и похоть, пьянство и азарт… все остальное – дым. Иллюзии, которые придумали для себя смертные, заблудившиеся в лабиринтах своих правил и боящиеся взглянуть в глаза простой и непогрешимой истине, а она в том, что их добродетели лживы, священные книги наполнены красивыми сказками, а живущие забыли, что такое настоящая свобода. – Опершись локтем о край столика, Итре сделал еще один глоток вина, смакуя вкус и затягивая паузу перед тем, как продолжить. – Хотя… здесь, как мне кажется, они свободны чуть более, чем в тех краях, где мне доводилось бывать раньше. Все эти бордели, и казино, и кабаки… они возвращают этим несчастным людям их настоящее обличье, обличье животных, которыми они всегда и были.
Медовая, сладкая, сахарная улыбка сквозит в голосе; постукивают четки и бокал отставлен в сторону, но не оттого, что ловец душ опасается напиться, а всего лишь, чтобы изысканный вкус не превращался из-за чрезмерности в простую воду.
- По образу и подобию… - Итре произнес доверительно-тихо: - Знаете, Ваше Величество, есть такая старинная сказка о том, якобы какой-то из богов создал человека из глины и вдохнул в него жизнь… так вот, мне кажется, Он всего лишь научил шакалов плясать на задних лапах, чтобы хоть немного поразвлечь себя этим жалким цирком, ведь вечность – это так скучно, не правда ли?..
Воспаленный и жаркий нарыв чьего-то неудовлетворенного желания, возбужденные крики где-то в отдалении, и сквозь них – что-то странное, что-то напоминающее о мелких рыбках в теплой болотной жиже, что-то, что сочилось вместе с ароматным табачным дымом и почему-то заставляло сердце отозваться несколькими болезненными толчками. Такое ощущение, что это что-то важное и что-то необходимое… или, напротив, страшное и что не стоит знать или вспоминать, и незнание – худшая пытка, но альбинос не позволит себе подать виду. Его слишком долго дрессировали, чтобы научить. Кто-то и когда-то… целую бездну времени тому назад.
А что есть твое имя, Король?..
И, пока он сидел, размышляя о том, с кем же ему выпала честь беседовать тет-а-тет и украдкой убаюкивая свой зарождающийся страх перед ним, ощущение пришло как удар. Нагло и сильно, сбивая дыхание и заставляя едва ли не вздрогнуть... поцелуй. Поцелуй? Случайное прикосновение порхающей воображаемой бабочки к щеке, но все же альбинос совершенно неосознанно вскользь коснулся пальцами щеки и губ, будто смахивая легкую пыльцу, оставленную крыльями насекомого. Выдал себя. Промахнулся, забывшись и дал собеседнику понять, что этот образ был неожиданностью.
- Таким образом, - Слова текут спокойно и ровно, это как гладить хищного кота вдоль гибкого позвоночника, - Грех, на мой невзыскательный взгляд, прекрасен, пока он является грехом. Грех прекрасен и когда он рядится в белые одеяния… но когда порок отчаянно пытается не стать, но изобразить из себя добродетель, он уже не лекарство и не яд, он – гниль под ногами.

Он сказал:
"Я лучше него. Ты создал меня из огня, а его создал из глины."
(Коран 38:76)

…Как у тебя все просто, демон-король.
Если бы Итре умел улыбаться, он бы сейчас позволил слабой улыбке скользнуть по губам. Животные они, людишки эти, и ловец душ знал, что был придуман и сотворен созданием, лишенным морали в куда большей степени, чем любой из смертных, животным, тварью мудрой и древней, но, как в одной старой, порядком подзабытой притче, альбинос был порождением пламени, не жалкой глины. Гордыня, гордыня, ее ничем не вытравить… А выгода… она же увязает в прочных путах запретов и правил, если только не касается напрямую проблемы набить брюхо и завалить в кусты сочную девчонку. То, что ныне зовется среди смертных грехом. то, что высмеивается как порок, не может остаться в стороне от того, к чему стремятся недолговечные муравьи и те, кто упрямо себя к ним не причисляет.
- Выгода? Ваше Величество, слепому не много-то и нужно, только крохотное место у подножия трона. – негромко произнес альбинос, - Я давно растерял большинство страстей, одолевающих любого из смертных, и все, за что я готов послужить Вам – это возможность быть полезным. Возможность снова почувствовать вкус жизни и интерес к ней.
Странно. Как странно, что так немного оказывается нужно бессмертному существу, но это, пожалуй, первое, что он сегодня сказал, ничуть не кривя душой, пусть и последняя у Итре напрочь отсутствовала. Несомненно, это так странно, это прямо-таки противоестественно – веками копить знания, собрать их столько, что хватило бы на библиотеку, впитывать силу и древние заговоры, слышать мысли живых и рост корневищ травы под землей, ощущать пересечения незримых небесных сфер в двенадцати домах судьбы, и в итоге оказаться на узкой тропинке, в которую превратился широкий мощеный тракт, в лохмотьях и с жалкой котомкой на плечах чтобы вслепую, падая и рыча сквозь зубы, ползти дальше – неизвестно зачем и неизвестно куда, проклиная свое бессмертие, но страшась костлявой госпожи… Теперь много ли нужно? Увы, совсем чуть-чуть. Самая толика солнечного света, и власти, и пучок чутких марионеточных нитей в руках – чтобы только не признаваться в том, что сейчас уже плевать, кто кого и из чего создавал на заре времен в какой-то старой сказке. Для того, чтобы не расколотить вдребезги хрустальный кубок своей гордости, сосуд, заполненный густейшей отравой, нужно всего ничего.
Нужно только качнуть отрицательно головой и произнести что-нибудь о том, что его придумал не человек, что он порождение… и далекий-далекий голос, ехидный и наглый смех паршивого шута-сомнения грохочет прямо в уши – а что, если его и впрямь придумали? Что, если, нынешний ловец душ Итре – это всего лишь ночной кошмар юного ювелира, что жил на мансарде высокого деревянного дома?! Что, если вся его прошлая жизнь, которую он отчаянно пытается вспомнить – не более чем отголосок предыдущего сна? Это лабиринт. Это странное место, где безумие оживает и доверчиво лижет руки шершавым и колючим языком. Только отчаявшемуся рассудку хватает сил сказать «нет», даря уверенность, что когда-то сомнение дорого стоило. Когда чья-то вера воскрешала мертвых и исцеляла калек, неверие обрушивало каменные стены, обращая их в пыль… ужасно давно и ужасно далеко отсюда. И нет никакого сомнения. Иначе просто не может быть… потому что… потому…
Шаги.
Прикосновение.
Кажется, не удержался и вздрогнул, хотя приближение Короля и не было для Итре неожиданностью. Неожиданностью был тихий голос, это сладкое шипение, которое рождало среди перемешавшихся испуганных мыслей нечто новое, неожиданное, пугающее… узнавание. Ужасно давно и ужасно далеко отсюда этот голос уже звучал, но когда и где? Что за слова были произнесены им? Что за существо этот Король?..
И нет ответов. Только страх, вкрадчивый и холодный, затекает в грудь и сворачивается кольцом, потому что ему тесно там…
Разом пересохшие губы. Гнетущая неподвижность. Фарфоровая хрупкость, разрушить которую грозит любое сотрясение или жест.
- Как вам будет угодно, Ваше Величество.

Неподвижный, как на неверном осеннем льду. Только шевельнись – и черная вода раскроет жадную пенную пасть. Только шевельнись, и под ногами распахнется колючая бездна. Но это не лед, это страх и замерший Итре даже может сказать, где у этого страха, у этого хрупкого хрусткого чувства средоточие. Оно там, где сквозь ткань едва заметно ощущается прикосновение чужих рук.
А это же не только страшно… это глубже, это еще дальше, это тянется в самую вскрытую грудь, и кровь оттуда брызжет яркая, как боль… Беззвучный крик. Металл, камень и песок. Золотой край отброшенного кубка качается, замирая, останавливая свое движение, и под сверкающим ободом слышен скрежет жалующихся на свою участь песчинок, как вопли тысяч отверстых ртов, и это движение как последние сокращения обнаженного сердца, которое все бьется, бьется и никак не может замереть, и золото не замирает недвижно, бросая блик на пол, оно бьет бликом по глазам, словно бьется в судороге, и единственное застывшее на сетчатке широко раскрытых глаз мгновение растягивается на всю оставшуюся вечность, отпечатывается… посмертно.
…Собственный шепот уже не слышен. Не нужно произносить… это только мысли. Ускользающие из-под пальцев быстрые рыбки.
- Увы, я не могу так поспешно принять решение. Но раз уж вы пришли, и нам обоим, надеюсь, эта беседа не доставила неудобств… Что вы скажете на предложение быть моим гостем? Впрочем, если вы примете иное решение… - Голос, донесшийся сзади, уже не имеет оттенков. Он плоский, как полированная мраморная стена, но после того, что ловец душ только что испытал – или вспомнил? – все что угодно покажется не только бесцветным и безвкусным, но и безнадежно немым. Рядом с ощущениями гаснет реальность, он всегда жил в чутком внимательном мраке, а теперь оглох и ослеп еще больше, когда тот, кто звался Королем Порока, поддерживая неизвестную пока что игру, этот мрак взрезал, вспорол изнутри и, верно, сейчас с интересом наблюдал за тем, что получилось.
Вот, значит, как?..
Незнакомец, ублюдок сколь угодно древний и могущественный, набрался наглости решить, что имеет право ворваться в святая святых и, разнеся все, что там было, вдребезги, заставить его, Итре, сплясать на осколках, как эту безумную танцовщицу, под чьими ступнями тоже сейчас хрустят осколки чего-то…
Ты читаешь в моих воспоминаниях то, что недоступно даже мне?..
Безразличие. Оно всегда наступает после мучительно-яркой вспышки. Слишком больно, слишком устал. Он не слышит уже ни мягких ударов копыт по земле, ни криков мучительного соития, ни ритмичного порхания бубна в чьих-то ловких руках, ни песни браслетов на тонких запястьях. Медленно, слишком медленно то ледяное и ломкое накатывает снова, и в гулкую пустоту втекает жуткое осознание, точнее, даже догадка… нет. Допущение. Крохотная вероятность, но ее хватает, чтобы виски сжало до боли: а что, если...
Ты прочел или знаешь наверняка?..
Струна мучительного внутреннего напряжения, звериной настороженности ослабла – будь что будет, все равно уже после всего увиденного и осознанного нет возможности отступить. Он не пересилит себя. Если это предложение и могло показаться выбором, то только не для альбиноса.
- Хватит ли мне наглости назваться вашим гостем? Это большая честь для меня…
Сколько секунд прошло, или сколько часов, или невообразимо долгих лет, прежде, чем вереницы назойливых бредовых образов отступили, откатились назад, разжали когти и ловец душ, все же уберегший уязвленную свою гордость, так и не подавший ни единого жеста, который мог бы выдать его, медленно наклонился, подбирая выроненные четки и ни единым движением не ошибившись с местом, куда упала пронизь деревянных бусин.
Нет. Это только несколько мгновений, которых не хватило даже, чтобы чаша на каменном полу замерла в неподвижности.

*     *     *

...Тишина окутывает слоями, давит на плечи, и Итре давно уже опустился на пол, прислонясь спиной к стене, снова и снова вспоминая беседу в саду Короля Порока. Как под водой тихо, звуки доносятся ослабшими и неясными, совершенно оторванными от той реальности, в которую погрузился альбинос. Что ему сейчас до голосов и криков, шагов и шелеста ветра, гладящего стены снаружи, и скрипа мельчайших движений слагающего эти стены камня, и тихого стука сердца лежащего под ногами голого пса?.. Как из-под воды, замирая, задыхаясь и не в силах дотянуться, он пытается достать до чего-то, засевшего внутри как заноза, чего-то такого знакомого, один раз пережитого, и сквозь мучительную недосягаемость воспоминаний тянется длинный шлейф сладкого запаха тлеющих благовоний. Приторно-сладкого. Тошнотворно-сладкого, до судорожно сжатых зубов, но¸ стоит вдохнуть чуть глубже, дольше, чтобы закружилась голова – и ничего нет. Качается перед мысленным взором чаша, швыряет блик в глаза, скрежет песка и ничего более. Как через мутную воду – он не понимает, что видит, разучился понимать, и только спустя несколько минут приходит знание. Это уже было. Уже пережито. Золотое и белое. Белое на белом: его нахально-сверкающая шкура, веера перьев широко распахнутых крыл и стены, уходящие вверх и смыкающиеся в купол. Белое на золотом – одеяния стоявшего перед ним и натекший в щели песок. Звенящее на белом – собственный голос… давно. 
Тогда страха не было. Тогда была только ненависть, чистейшая и сверкающая; вряд ли он уже когда-нибудь будет способен ненавидеть так же чисто и искренне, как тогда, когда понял, что попал в ловушку. Потом была боль, наступившая раньше привычного наслаждения от схватки. Потом темнота и собственная горьковатая кровь на губах. Темнота тогда так и осталась с ним навсегда.
Тогда… тогда он скулил как побитая собака, рычал от отчаяния, но стены – те стены, что смыкались над головой, они молчали. Тогда только песок пел от прикосновений ветра, но он слышал только самого себя. Больное, самое больное место… шрам загладился временем, перестал ныть и перестал вспоминаться, а теперь снова оказался вскрыт безжалостными руками, которые могли принадлежать только одному существу в этом Сущем… вот только теперь нет ненависти, нет даже самой завалящей обиды. Итре прекрасно понимал, что, как говорят люди, заигрался с огнем и получил то, чего заслуживал. Так и должно быть, он же даже представить себе не мог, что было бы, не лишись он зрения. Каким он был бы… да и был бы вообще. Бесконечная и бестолковая игра в «может быть…».
Альбинос медленно поднялся на ноги, положив ладонь на загривок пса, дал подвести себя к окну - высокому проему в стене, лицом ощущая теплые лучи солнца.
Похоже, я должен поблагодарить тебя за то, что ты снизошел вырвать мне глаза, Асмодей?..
Хриплый смех в пустоту. В тишину, которая задрожала и исчезла, и сладкий тяжелый запах сандала и пачулей уже не мерещится, не дразнит.

…Тварь беспокоилась. Она заглядывала своими водянисто-бледными глазами в лицо хозяину, вслушивалась в происходящее за стенами и бестолково вертела головой, пытаясь понять, что за напасть поселилась в мыслях ее кормильца.
Безымянный живой предмет, Тварь была беспола и нелепа; извращенная колдовством и замыслом создавшего ее, тем не менее, она была умна. Умнее иных человеков, но разум ее был подчинен одной лишь необходимости служить, что в ее случае совершенно равносильно было выживанию, ибо без хозяина, единственного, кто мог бы поделиться с ней своей особенной пищей, она не протянула бы и трех дней.
Лысый хвост елозил по полу, и она виновато оправдывалась в мыслях за этот раздражающий шум, а он все сидел и думал о чем-то, о желтой миске, лежащей на полу, о ком-то очень сильном, о темноте и о боли. В дверь стучались съедобные, говорили, приносили неправильную еду, но хозяин сказал им что-то и не разрешил ей попробовать выпить одну съедобную, перепугавшуюся настолько, что для Твари это не составило бы труда. Все осталось на своих местах, незваные гости убрались, а она ждала терпеливо и смирно, пока хозяин не ушел вместе с одним из съедобных, приказав ей ждать еще. Уродливое создание, искалеченное в своем роде настолько же, насколько и его создатель, осталось лежать на полу, уткнувшись мордой в передние лапы и тихо шипя на неприятный, щекочущий запах его мыслей. Запах знакомый, но куда пристойней ему исходить от съедобных. Страх.

Игра продолжалась. Хотя… скажем так, Итре решил ее продолжить, причем из-за банальной трусости и нежелания говорить с Асмодеем в открытую. Нежелания первым произносить слова, которых тот так ждал – весь зал, куда привели слепого, был пропитан этим ожиданием. Эта игра… игра кошки с мышкой, жмурки, в которых водил маленький слепой белый мышонок, обреченный на… он и сам теперь не знал на что. Все что угодно, и от этой зыбкой неизвестности затравленное сердце колотилось где-то в горле вместе с осознанием того, какое он ничтожество, этот ловец душ Итре, вместе с воспоминаниями о том, каким он мог позволить себе быть наглым и о том, к чему эта наглость в конце концов привела. Хорошая мина при плохой игре – кажется, так принято говорить?
- Приветствую, Ваше Величество. – Остановившись в пяти шагах, он с должным баланском достоинства и почтения поклонился. Этикет, пусть и условность, но условность удобная.
Ладонь привчно коснулась спинки стула, изучая в несколько быстрых касаний. Когда терять нечего, былое нахальство сквозит даже не в голосе, а в самих словах. Белые бесцветные волосы гладко стекают по плечам, белесые незрячие глаза полуприкрыты веками, нить деревянных бусин, перекочевавшая с запястья в руки, постукивает едва слышно, сонно.
Если кошачьи лапы неминуемо накроют крошечного зверька, зачем метаться? Он уже умирал один раз, это почти не страшно.
- Сегодня прекрасное утро.

Шаги. Ближе, и сила этого существа гулким эхом отзывается внутри вместе с шорохом шагов снаружи. Ближе, и чужое прикосновение едва не заставило вздрогнуть, но он по старой упрямой привычке ничем не выдал себя. Было какое-то странное ощущение по отношению к нему, к тому, кто сумел разбудить в гордом альбиносе такое полузабытое чувство, как страх. Горькая водица, которую уже и забыл, когда хлебал в последний раз, впрочем, он много чего забыл, и уже, вроде бы, и неважно, вроде бы и все равно, что было когда-то, но смоляная отрава уже растекается во все стороны, источая сухой раскаленный запах. Когда крысу загонишь в угол, она сражается до конца; а страх открывает новый, истинный взгляд на проблему собственной смертности. Непоправимость данного явления отходит назад, вытесненная иным его качеством – неотвратимостью, и вот уже прежний, наглый и дерзкий Итре скалит влажные острые клыки в усмешке, кривит в оскале львиную морду и прижимает уши, даже не заметив, каким именем назвал его старый знакомец.
Игра закончилась на полутакте, как кончается завод механической шкатулки.
И еще… нет, нельзя сказать, что ловцу душ так уж нравилось лгать, дело было отнюдь не в этом, просто ему не всегда нравилась правда, а что не нравится – всегда можно обменять на что-то более удобное, со скругленными углами и щедро разбавленное.
Но, тем не менее, игра окончилась.
Началась новая. Щелчок – и замершие механические фигурки вступают в новый танец; тонкие пальцы соскальзывают с пружин, давая им движение и свободу.
- …Я не мог смотреть на твое лицо? – Альбинос чуть склонил голову, но по-прежнему даже не изображал направленного на собеседника взгляда, так и стоял, незряче уставясь перед собой, - О, Асмодей, ты был столь любезен, что избавил меня от этого неудобства. Теперь ничто не помешало мне оказаться в столь интересном положении, но, скажи, ты же не держишь зла на калеку?
Нет, он не оттолкнул это навязчивое прикосновение, без которого Король Порока не смог обойтись, он приблизился сам, оказавшись лицом к лицу с древним демоном, бывшим своим врагом, бывшей мишенью для пары колких насмешек и нынешним… а черт знает, кем Асмодей был ему теперь. Для слепого уже не важно, его не заботит уже то, что будет потом.
- Мне кажется, я могу благодарить тебя за эту… услугу. – Голос упал до шепота, как же долго он носил эти слова невысказанными, - Я увидел мир таким, какой он есть на самом деле, я, изувеченный урод, оказался единственным зрячим в этом стаде, хотя и стал… как ты. Ты ведь до сих пор не сумел снять свое проклятье?
…А пробовал хоть раз? Или смирился? Принял как должное?
Два пальца медленно скользнули по бледной коже левой щеки, гладкой, чистой кожи, какая никогда не встречается у людей, только у сидхе или у таких тварей, как эти двое. Недвусмысленный жест, говорящий – ты помнишь? Помнишь, как обменял свою обиду на мою боль? Помнишь, как ты своими руками из глупого молокососа создал меня таким, какой я есть сейчас? Помнишь вкус моей крови? Нет? А хочешь вспомнить?
- Конечно… - Все так же тихо, но уже только устало, без той ярости и страсти несколько секунд спустя проговорил Итре, - Конечно, ты можешь сейчас прикончить меня, но, должен разочаровать – ты не будешь первым, кто это сделал… и, мне кажется, последним ты также не будешь.
Шепот утих, и альбинос в молчании отвернулся в сторону, как будто ему было стыдно и нестерпимо больно за то, что он явился этому существу спустя годы и века таким – жалким, дрожащим огрызком себя самого.

Отредактировано Итре (2010-05-16 04:18:00)