Один упреждающий жест прислуживающей марионетке:
- Нет, благодарю. На улице жарко, а жара не располагает к сладостям, - улыбка, отчетливо слышная в голосе Эффутуо. Жесты плавные и мягкие, но без нарочитости. Любезность во всем, ведь он может себе позволить сегодня не быть слишком заносчивым.
«Любите кукол, мой дорогой. Вот как».
Фарфоровая игрушка привлекла внимание его величества, но ненадолго. Скрытый темной кружевной тканью один цепкий взгляд, внимательно расчленяющий целое на детали, не более того. Так он разобрал бы по частям любую диковинку: от человека до листика экзотического цветка.
Еще немного внимания было уделено изучению хозяина лавки. Тот был весьма миловиден на первый взгляд и являл собой яркий образчик деловой вежливости. Никто никому ничем не обязан, но торговец всегда готов угодить. Слишком суетливых и либезящих Эффутуо не любил. Заискивания обычно означали попытку толкнуть дрянной товар или выскрести побольше денег, либо неуверенность в себе.
Интересно, а что откроется на взгляд второй?
- Ненависть не нужно покупать, - его величество покачал головой. – Ее здесь в достатке. Главное, уметь вызывать и собирать. Отличитесь чем-нибудь, и она ваша. Предайте кого-нибудь и собирайте горстями. Можете оскорбить кого-нибудь, а потом подставить ладошки. Что же до Знания… Многие знания – многие печали, как говаривал Екклезиаст. Философского склада ума был человек, крайне неординарный, - то ли пошутил, то ли поделился воспоминаниями  Эффутуо в стиле «Я знал его, Горацио». 
– Смех, нет, - он бесшумно вздохнул. – От смеха я устал. Все чаще в наши дни он случается без причины и не от большого ума. Саркастический же со временем приобретает вкус хуже горькой редьки.
– Мне нужны слезы, - он отвел в сторону набалдашник трости, слегка на нее опираясь, как было принято три века назад.

Король Порока думал о том, сколько кукол у этого милого создания. В чем их прелесть для него? Занимается ли он с ними теми забавами, для которых иногда используют кукол?
Самого Эффутуо иногда привлекало сочетание живой или неживой плоти с тончайшей механикой. Но мало кто был способен сделать действительно стоящие экземпляры. Такие, которые, если бы уметь, можно было действительно наделить душой.
Между тем Эффутуо слушал с вежливым интересом, но слезы фей, гаргульи или архонта его не интересовали. Да и к чему ему были слезы гаргульи, если у него был ручной василиск? Однако торговец о том не мог знать.
Он был весьма любезен, что все больше располагало к лису демона. Глаза цвета яркой, летней лазури внимательно разглядывали хозяина лавки. Ничто из предложенного Эффутуо не интересовало.
- Есть предположение, - вкрадчиво и негромко начал он, - что одна французская королева… Последняя настоящая королева… Плакала ночью перед казнью. Говорят, ее слезы способны отравить большое количество человек. И не просто тоской, а той тоской, которой отравлено сердце обреченного на смерть, чья жизнь прошла, унося с собой многое. И даже если у испробовавшего этого питья все просто отлично, он  будет думать о неминуемой кончине так, как будто бы ему только что побрили затылок, перед тем как отрубить голову.  Я говорю о слезах Марии Антуанетты. Эта белокурая женщина в свое время обнаженной перешагнула границу некого могущественного государства для того, чтобы потом сложить голову на плахе. Мне рекомендовали вашу лавку как собрание удивительных товаров. То, что я ищу – легендарная редкость или просто миф… С таким же успехом можно было бы искать слезы безмолвной Ио, превращенной в корову. Скажите, вам не попадался сей занимательный товар? – демон спросил без лукавства, серьезно.

- Бесценны? – все так же ласково и немного удивленно переспросил Эффутуо. Момент был волнующим, потому что именно с него началась игра.
Игры, как известно, бывают разными. Король Страха Астарт, например, очень любил игру в карты. Чума забавлялся биологическими экспериментами, а Эффутуо радовал себя игрой на нервах или откровенной провокацией. Объектом игры могли быть как смертные, так и бессмертные. В сущности, между ними не было разницы.  Какое значение имеет материал, из которого сделаны шахматные фигуры?
Женщину в чепце, обутую в лиловые туфли чернь называла австрийской шлюхой, хотя трудно было найти женщину более целомудренную, чем она. И как ни старались поправить неудачный брак королевы, ее муж – еще один Людовик из бесконечной череды Людовиков, по счету шестнадцатый, оставался тяжким крестом и долгом – ждать, пока его величество проявит внимание. Ни тогда, ни после она не плакала.  А слух о пирожных, предложенных голодному люду вместо хлеба, был такой же присказкой, как… пресловутые слезы.
В этом мире не было ничего, что не имело бы свою цену. И даже флакон с дистиллированной водой. Ах, что только не было написано в волшебных гримуарах. И про руку повешенного, и про волосы девственницы, и про сердце убийцы, и про корень мандрагоры (не путать с мантикорой), который добывают, привязав за собачий хвост, потому что мандрагора издает ужасный вопль, убивающий любого, кто попытается извлечь этот корень на свет. Мандрагора росла в аптекарском садике его величества. Вынималась из земли легко, при помощи садовой лопатки, безмолвно.
И про слезы Марии Антуанетты, конечно же… Басня эта ходила довольно давно в определенных кругах. Редкость искали примерно так же, как и потерянные сокровища тамплиеров.
Демон задумался. Что-либо дорогое для него. Но что? Когда твое существование представляет собой замкнутый круг вечности, очень сложно определиться с выбором самого дорогого. Вот так задача…
- Я не знаю, что бы это могло быть, - мужчина растерянно пожал плечами. – А что бы хотели получить взамен этого товара вы?
Вот здесь-то и начиналось самое интересное, потому что Эффутуо было мало просто глядеть на хозяина чудесных марионеток, он хотел знать, насколько далеко простирается его алчность.

Неплохо, совсем неплохо требовать запредельного или того, чего нет. Какая Чистота и какая Невинность может быть у демона? Правильно, никакой. Возможно, это можно было бы предложить владельцу магазинчика, но их и в помине не было, а лис значительно опоздал в тысячелетиях. Впрочем, он сам понимал это.
Любовь? Хорошая задача. С любовью было ровно то же самое. Эффутуо - Асмодей думал, что любил. Вот хотя бы взять Сарру. Он хотел ею обладать, хотел подчинить своей воле, но силой взять не смог. И не потому, что у него было не достаточно сил, а потому, что у нее их было более, чем достаточно. Иногда он вспоминал ее, взор туманился, но вовсе не от любви, а от влюбленности, со временем перешедшей в ненависть. Так ненавидят то, чем обладают другие. Что бы он стал делать с ней, пойди она за ним? Сломал бы, опорочил, а после забыл.  Простушка Ева. Предлагая ей сочный плод с Древа, любил ли он? О нет, все что угодно, только не это, хотя к ней его влекло – к этому чудесному производному от ребра Адама. Была еще некая Лилит, женщина во всех смыслах симпатичная и милая, с которой он любил играть в карты и весело проводить время. Здесь любить не могли оба.
Тогда - кошмары. Но чего бояться тому, кто и так потерял все на свете? Он жил во сне, в бесконечном кошмаре, окруженный полчищами жеманных мертвецов, призраков, навязчивых духов, уродами, убийцами и всем тем, чего так боятся обыватели. А если случались сны, то Эффутуо путешествовал по чужим сновидениям, вызывая чудесные  и страшные фантазии, заканчивающие дрожью у женщин и семяизвержением у мужчин; сны, перерастающие в навязчивую манию. Но невинности в них было столько же, сколько ее можно найти в борделе. Оставался радостный смех, но и он для Короля Порока был чем-то запредельным. Все больше этот смех был горьким или злым, а тот, что звучал ласково и весело, являлся лишь иллюзией, ширмой, за которой скрывались настоящие, правдивые мысли и чувства.
- У меня есть только голод, алчность и тоска, - ответил Эффутуо искренне. – Еще… Немного ненависти,  - в самый раз, чтобы утопить в ней весь мир. Чуточку презрения, -  столько, чтобы изничтожить любого. И самая малость жестокости, для того, чтобы изломать все, что попадется в руки. Не самый хороший выбор, верно? Ах да, совсем забыл, есть еще парочка фокусов. Я вижу черное, даже на девственно белом и безошибочно нахожу иголку в стоге сена, как бы вы ее не прятали. У меня… нюх на грехи, - подойдя к кицунэ ближе, он положил ладонь тому на плечо.
- Выходит, что слезы Марии Антуанетты оказались дороже слез гаргулий, и они мне не по карману.

- Нет-нет, мой дорогой продавец диковинок, - мягко проворковал демон. – Я не просил у вас какого-либо подарка. Это было бы слишком. Ведь я не прошу, я забираю, если очень захочу. Я лишь сказал, что мне нечем заплатить, и поэтому я не беру товар, - упрятанная в лайк ладонь легонько прошлась по хрупкому плечу лиса. Так два зверя принюхиваются друг к другу.
- Хотя цена была равнозначной. Заплатить тем, чего нет за то, чего в природе не существует.
Делец из лиса был весьма хороший. Да и сам лис был очень интересен. Особенно в свете упоминания кровавых пиров. Склонившись к  его уху, демон сладко прошептал:
- Неужели вы думаете, что я дам вам Позволение за подделку? – он покачал головой. Прохладным шепотом, от которого у слушателя обычно шевелились волосы на загривке, выдохнул:
- Она не плакала. Ни ночью до этого, ни тогда, когда в телеге ее везли по улицам, ни тогда, когда склонила голову. Говорят, что напоследок австриячка показала язык. Как всегда приукрасили, хотя выражение ее лица было весьма интересным, - в тот самый момент, когда Эффутуо кратко рассказывал о последней настоящей королеве, картины тюремного каземата, яркого белого дня, парижских улиц, перекошенные рты черни, все это хлынуло потоком в маленькое пространство магазинчика, становясь единственной реальностью, окружавшей их. Лис каким-то невероятным чудом оказался прямо там, у лобного места и теперь смотрел этой женщине в глаза. 
- Сейчас вы увидите. Рефлекторное открытие рта при ударе.
Королева не плакала. У нее был спокойный, чистый взгляд. Белый, нелепый чепец отчего-то был похож на монашеское покрывало и от того удивительно шел к бледному лицу. О нет, королева не была святой, но то с каким достоинством держалась эта женщина, вызывало чувство невольного восхищения. А толпа бесновалась. Толпа просила крови. Толпа кричала и рокотала, как огромное ненасытное животное, терзаемое голодом.
- Вот и кровавее пляски, - послышался где-то за спиной лиса прохладный шепоток. Люди, в тысячу раз более ужасные любого из мифических чудовищ, с разинутыми ртами ждали, когда свершится самое интересное из зрелищ и голова «австрийской шлюхи» скатится в корзину.
-  Видите, мой дорогой... Вас обманули, - длинные крепкие пальцы медленно и неторопливо перебирали шелк кимоно. Время расчленилось на мгновения – кадры, и теперь каждый сменялся другим мучительно медленно.
П о ш а г о в о.

Откуда-то издалека, надсадно, сипло, нарочито медленно потянуло, словно тленом, мелодией менуэта Боккерини. Инструменты, его исполняющие, будто бы были расстроены или нарочно фальшивили музыканты, которых не было видно поблизости. За густой вуалью медленно расцвела довольная и хищная улыбка.
«Попался лис за хвост» - подумал демон.
Мария Антония Йозефа Иоганна Габсбургско-Лотарингская ныне занималась тем, что собирала розы в Прекрасном Далеко. Говорили, что именно ею был выведен новый тамошний сорт нежно-чайных с бурой окантовкой лепестков. В отличие от пресловутых слез это было правдой. Впрочем, лис мог заблуждаться откровенно, чего только не бывает в Лабиринте. И надо было признать, что марионетка, собранная из чьих-то ошметков мертвой плоти была вполне приемлемой копией последней настоящей королевы.
Словно воспроизводимый с заезженной пластинки, менуэт слышался с шипением и треском, несколько раз прозвучал звук, будто подрагивает игла. Неприятный, царапающий. Теперь, когда Фриц Зельцер, этот напыщенный индюк мастурбатор, любящий свои яйца и член больше всего на свете, станет  хвалиться, что покупает здесь самые настоящие артефакты, будет высмеян прилюдно.
«Сейчас же пойдите вон!» - иногда говорят капризные девицы. И вовсе не важно, есть ли у них хвосты, краснеют ли глаза и насколько длиннее становятся клыки при этом. Все на одно лицо - очаровательны. И начался акт второй. Волнующий.
- Ооо, - довольно протянул Эффутуо, которому никто и весьма давно не доставлял такого удовольствия. – А что, если не уйду? – не сходя с места, спросил демон, по-прежнему ласково и нежно, потому что все сказанное лисом он благополучно пропустил мимо ушей.

Эта игра, известная всему миру много тысячелетий, называется кокетством, некоторые называют ее игрой в гордость и предубеждение. Он уже и не чаял увидеть такое павлинье распускание перьев, и тут, на тебе – расцвело буйным цветом и запахло сладким ароматом цветущих яблонь тщеславие.
Лакомый кусочек. Цукат с тонким вкусом апельсиновой цедры. Цукат был дерзок и почитал себя едва ли не живым воплощением остроумия. Лицедейство лиса, равно как и его неприкрытое хамство, было настолько непосредственным, что Эффутуо едва удержался от восклицания «Брависсимо!», а вместе с этим подумал: «Интересно, а сколько стоите вы сами, мой дорогой?», - и когда лис заявил, что ему якобы «все равно», Эффутуо вспомнились слова великого русского театрального режиссера Станиславского, то самое сакраментальное «Не верю!»
«Ах, это чудесное раздражение. Посмотрим, во что оно в конечном итоге выльется».
Хозяин магазинчика уже препирался, он уже съел наживку, он уже оборонялся и искал выход, и он уже судорожно отбивался колкостями и мнимым безразличием, пытаясь сохранить лицо. Садистическое удовольствие Эффутуо от этого только возрастало, а самолюбование разрасталось до невероятных размеров, подкармливаемое пороками другого существа.
И он пил их как живительную влагу. Как обычно пил чью-то похоть, гордыню, злость, жестокость, лицемерие и ханжество. И чем больше пренебрежения выказывал ему хвостатый хозяин чудесной лавки, тем большее удовлетворение получал демон, потому что он испокон веков был хозяином этим низким и отвратительным чувствам. Потому что именно они служили ему инструментами воздействия и пищей, а ловушка с флаконом пресловутых слез сработала на «раз, два, три» и грозила вот-вот захлопнуться.
После последней фразы в актив торговца был добавлен нарциссизм, но он уже не имел значения, потому что Эффутуо, как собака в кость, вцепился в этого очаровательного субъекта, которого просто необходимо было, что называется, разобрать по винтикам, чтобы посмотреть, что у него внутри. Демон не был бы собой, если бы не чувствовал время от времени этого азарта. И повинуясь сему яркому чувству, он вкрадчиво спросил:
- А вы бы этого хотели?

«Ну да, только морализаторства здесь и не хватало» - Эффутуо скептически хмыкнул. Это был сухой, похожий на треск смешок. Один прокаженный указывал другому на его язвы. Момент был достаточно поэтичным, достойным нетленных шекспировских пьес. И эта пьеса весьма нравилась ему. Здесь все были больны, и не было из этого правила ни одного исключения.
Одни считали, что святы, и упивались этой святостью подобно шлюхе, красующейся перед зеркалом. Потом искренне недоумевали, отчего они оказались именно здесь. Другие лелеяли грехи.
Вторые, впрочем, были честнее и отлично знали, куда и на что они шли. Но демон за всю свою долгую историю существования благоволил и тем и другим. Очаровательные лгунишки были по-своему занимательны, правдивые же не приукрашивали свои похождения, греша с особой разнузданностью, в которой проявлялся их чудовищный талант. Интересно, к какому типу относился торговец милыми безделушками?
«Теперь вы заявляете мне о приличиях, мой дорогой…» - приличия, до коих никому по правде не было никакого дела, на проверку оказывались лишь очередной разменной монетой. Частенько те, кто не соблюдал никаких приличий, требовали проявления их от другого. Очаровательное ханжество. Как пенку со сливок, он собрал и его. Разве что только не облизнулся и поднял вуаль, являя любопытному созданию идеальное бледное лицо, похожее на старинную венецианскую маску, пугающее в своей холодной правильности. С узкими прорезями сощуренных глаз. Мертвенно неподвижное, с тронутыми алым губами, скошенными вправо в саркастической усмешке.
- Эффутуо. Король Порока. Один из трех правителей Лабиринта Иллюзий, - прямой и внимательный взгляд лазурных глаз был направлен словно бы сквозь стоявшего перед ним торговца, ибо демон сейчас разглядывал не его, но его гордыню. Именно она заставляла сердце Эффутуо биться сильнее, требовать продолжения затеянной им игры.
– Как вы понимаете, это моя земля, и я имею право находиться здесь столько, сколько пожелаю, - левая ладонь мужчины скользнула в карман сюртука. Достав коробочку с яблочными монпансье, он протянул ее лису:
- Хотите леденцов, мой дорогой?
На вопрос демон не ответил нарочно, ибо не хотел обижать лиса долгими и нудными искусствоведческими рассуждениями о том, чья репродукция лучше. Все равно, что спорить о копии портрета Джоконды, не видя оригинала. Оригинал же, пожалуй, и не догадывалась о том, что двое в самом сердце Хаоса сейчас едва не поспорили о ее столь привлекательной персоне.

- Мой дорогой, ну почему же скрытого… - проворковал Эффутуо.  - Мне не нужно прятать самолюбование, ибо я не задумываюсь о морали в отличие от вас. Если хотите, можете присоединиться, полюбуемся вместе, - демон заговорщически подмигнул лису. Факт о том, что он имел право, как и два остальных Короля, карать и миловать и творить все, чего темной душеньке пожелается на землях Хаоса, был неоспоримой истиной. Так что, сказав заветное и сладкое слово «моя», Эффутуо ни разу не покривил душой.
Зачем скромничать, если он был самым блистательным и самым прекрасным из Королей, обложкой этого мира, яркой до приторности, иногда граничащей с пошлостью? Это только на руку.
- А вы весьма прозорливы. Да, особое идолопоклонничество, но только посвященным в тайный культ Блаженной Ебли, - эти два слова его величество просмаковал отдельно, приятным баском выделяя их словно маркером на белых страницах Библии.
–  Слышали о таком?
Коробочка с леденцами закрылась с механическим, жестким щелчком и была убрана в карман. Склонив голову, демон наблюдал, как лис достает трехлитровую банку со сладкими бабочками. Было бы крайним ханжеством отрицать, что Эффутуо интересовали не бабочки и не копошение под прилавком, а то что находилось под кимоно хозяина лавки, сзади.
Когда лис вновь обратился к Королю Порока, переспросив насчет марионетки, далась ему эта кукла, Эффутуо растерянно моргнул, ибо в тот самый момент, когда задумался о прелестях лиса, он почти забыл все  остальное:
- А? Что? Да-да, не-важно, - и томно вздохнул. – Голубой вам к лицу. Я рад, что пришел без предупреждения, иначе бы вы надели какой-нибудь неподобающий цвет.