» Кальянный двор

  Не проходите мимо, все случайно. Бредовыми идеями движется мир… в пропасть или в вознесенье, едино к гармонии стремленье, все одинаково, разнится только смысл. Непринужденно услаждая речью, мы усыпляем чуждые нам сны. Обманываться – значит не видеть того, что скрыто за завесой тьмы. Щадит нас собственная слабость, забвением даруя радость и подменяя нашу же реальность. Увы, с ней совладать не каждому дано.
Чем славится особое безумство, найти бы подходящее слово… буйство, сокрытое в самой глубине души? Быть может, нужна всего секунда, чтобы освободить кошмар. Никто не знает точно ответа, и в рифму все…Зачем мне это? Но, словно бы по нотам, проходят чередой они.
  Все долгую дорогу к дому Ремфан был молчалив, как никогда. Ночные пляски темных линий не забавляли, но и не томили, а равнодушно проходили, смешиваясь во всеобщий карнавал. Что в этих лицах, наполняющих пространство? Пустые маски без души. Таким нельзя даровать то, чего они, как правило, и не достойны. Время шло. Гладкие камни сменялись гладкими камнями, все одно и тоже, вечный круговорот на острие иглы. Разнообразив тяжкое молчанье, Рем закурил, тугие кольца дыма даже не желали подниматься к небесам. Соседство звезд им претило, поэтому, искажаясь в пространстве, следовали они за путниками, бредущими в неизвестность, точнее к дому одного из них, но кто же их поймет?
  Да, братья, со свойственным им милосердием (так хотелось думать) не стали углубляться в подробности того, что совершенно случайно устроил Рем. Он был за это благодарен, и в тоже время ненавидел их. А если захотите спросить «за что»? Так все очень просто. В мире бездны сумасшествия Ремфана не было место для состраданья, добро было сродни убийству, так почему же вы, прекрасные сиамцы, не возжелали отомщенья, открыв все также двери для того, который… который преступил законы гостеприимства, вполне возможно, воспользовавшись положеньем… Для Александра было сродни страданью, дать сестре своей из стали испортить то, что не очернила даже память. Возможно, еще есть время повернуть назад. С усталой улыбкой, еще больше обезображивающей впалые щеки, извиниться, откланяться и удалиться… Возможно, но Рем почему-то ждал. Он жаждал получить хотя бы оправданье, хоть искорку душевных мук только за то, что задумал злодеянье. Но все было тщетно, лишь пустота внутри… Пустота и пожирающее чувство голода, нетерпеливо напоминающее о себе.
Да, если бы близнецы сказали хоть слово в обвиненье, Александр, может быть, покинул их на полпути. Потом все эти ночи без дурмана, в конечном счете, все не сводится к нему… Однако все было тщетно и напрасно. Написанного кровью в книге судеб не вычеркнуть, не срезать со страницы, придется положиться на судьбу.
  Пятый круг хаоса – пристанище отбросов, душевнобольных, а дальше, как хотите. Здесь правит его величество Страх. А мы? Те, кто влачит существование, передвигаясь медленно по собственным страстям. У нас нет цели, ведь безумие не терпимо к другим порочащим страстям. Здесь даже воздух – все иное. Душу леденит холодный вой, который, как известно, весь квадратный… Это не в мыслях Рема, это на стене написано чьей-то засохшей кровью. Логики нет, она погибла, борясь за собственную старость… Вон там в углу хихикает противный карлик, лаская потными ладонями росток, который сквозь камни мостовой пробивался к сюрреалистичному небу. Листья его, как лезвия ножей, они разрезают кожу, но сгорбившийся благодетель со присущей всем родителям добротой обнимает неблагодарное растение, впитавшее в себя его кровь.
Мы не вольны выбирать местоположенье. Какая разница, в каком аду живешь? На пятом круге нашли утешенье те, кому нет дороги дальше, нет надежды на спасение и свободу от собственных же заблуждений…
И, принимая вычурные формы, окрашиваясь в неопределенный цвет, объединялись время и пространство. Ах, безнадежно все, спасения здесь нет. Пройдя мимо гротескного шатра Цирка Уродов, лишь вскользь вслушиваясь в ревущий крик толпы, означающий только начало представленья, Ремфан свернул. Улица была пряма и безнадежно петляла, уводя все дальше, но ближе к центру. Это так очевидно. Знакомые в вечном скитанье в поисках истины упокоенных идей, места встречали безразличным обожаньем. Да, истина в деталях сохранена… Как в формалине трупы.
Еще за полквартала сладковатый запах опавших яблок заглушал ароматы ночи. Так лучше, чем обонять то, что связано со Страхом узами извечной дружбы. И яркие лучи от фонарей все больше окрашивались в красный. Но, замечая посторонний взгляд, они успешно притворялись всего лишь освещением, в котором правит желтый свет. О, бабочки, чья краткая жизнь проходит в вечном мраке, вас привлекает один лишь только дом. К нему мы и направимся, но очень осторожно, ведь вы же знаете, кто живет в нем.
Среди исковерканных строение уютный с виду дом не выделялся собственно ничем. Два этажа, окна с витражами… Так заходи же … чтобы не вернуться….
У металлической кованой калитки Рем остановился, чтобы отворить ее для своих гостей, к которым, нарушив долгое молчание, и обратился:
- Братья дорогие, добро пожаловать в мою скромную обитель. С сухим щелчком, будто ломается кость,  калитка распахнулась. Вот он рубеж… последний… перешагните и попадете в ад.
В этом саду кровь гниющих яблок теснее сочеталась с розовыми слезами. Дорожку к дому сторожили эти розы. Красны как кровь, почти так же прекрасны. Они выделялись среди темных листьев, будто раны, сделанные тупым ножом. И отворив входную дверь, Александр пропустил вперед двух близнецов.
- Располагайтесь. Добродушно и гостеприимно сказал Ремфан, зажигая свет. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Да, роскошество никогда не посещала сию скромную обитель. Минимум мебели в темных тонах. Большой камин… На синих стенах вас приветствуют картины в рамках, единого стиля здесь нет, зато создан домашний уют. На красочных хостах изображения отнюдь не статичны, плавно перетекает одно в другое. Был морской пейзаж с пляжем, усыпанным ракушками. Кладбище моллюсков, пир для птиц. Теперь корзина, полная спелых фруктов, которые, как рюшами, покрыты плесенью и разложеньем. Темы невинны, но в каждой есть какое-то зерно, внушающее страх и ужас, а, быть может, просто удивленье.
-  Авель, Каин, пожалуйста, присаживайтесь. Предложил хозяин дома, указывая на редкой мягкости диван… с обивкой из натуральной кожи. К Рему вновь вернулось его спокойствие и повадки простака. Он так хотел показаться радушным, так хотел сам в это поверить, что почти вжился в эту роль…
Часы, украшающие каминную полку, протяжно звякнули, отсчитав ровно минуту в обратном направлении.

Серая пыль на множестве музейных экспонатов, покрытых паутиной. Скульптуры, отображающие застывшее навеки мгновение. Так трудно удержать жизнь в статичной оболочке. Смерти нет, но что тогда разрушает мрамор, обращая его в прах,  тут же подхватываемый ветром. Жизни все равно отвоевывает раз за разом положение в пространстве, и на костях, жадно впиваясь корнями в останки тех, кто пал в неравной борьбе с несуществующими реалиями, поднимается, взлелеянный кровью и стонами, упрямый росток. Его питают обе грани извечных сторон любого из миров. Все дальше и дальше вглубь, но все выше… к небесами.
  Безжалостная жизнь, ты не уважаешь смерть. И вот темный зев трещины, пробежавший по вековому камню, будто вскрытая вена, освобождает из тверди плена слово, что все снаружи зелено. Всмотритесь, справедливости нет вовсе. И каменная земля, породившая эти ветки, эту тягу к разрушению, падет под нажимом своего детища. Неумолимо. Все ветры, что несут потоки воздуха по поднебесью, вся влага, скапливающаяся в ложбинках скал, не могут причинить гранитному творению столько горя, как всего лишь одно единственное проявление жизни.
  Избрав свою роль, необходимо неусыпно следить за тем, чтобы мертвое было мертво, чтобы даже дыхание жизни не сорвалось с чуть приоткрытого рта. Один темнейший силуэт … не реальней тени, … неужто возомнил он, что может сохранить всю статику в свершенных изваяниях? Ведь невозможно всегда удерживать момент. Претить времени, оно могущественнее всех Королей. Да, повинуясь хаотичной мысли, оно так часто ускоряет свой бег, что не имеет смысла… Все так непредсказуемо, что даже интересно.
  С придирчивостью хранителя музея, Ремфан разглядывал двух близнецов. Два античные статуи, безукоризненно выполненные в мраморе… И, искажая действительность, делая пространство более темным, как будто тень легла на все вокруг, падал на Каина и Авеля свет, спускающийся откуда-то из-под потолка. Пока коллекционер не находил изъянов. Все слишком даже совершенно, не нужно вносить ни единого изменения в анатомию, может быть, лишь придать иную позу, но это все будет потом. Пока же только ветер звенит в трубах, воя в бесстрастии на уже закатившуюся луну. В вихрях воздушных слышались стенанья. Да, почему же я не закрыл дверцу дымохода там… внизу?
В переплетение шипящих звуков иногда вплетался голос, становясь еще одной составляющей царящей в доме атмосферы. Среди неразборчивого воя слышались тихие просьбы о помощи, и не было в них ни надежды, ни трогательной составляющей молитвы, только слова… Одно единственное… Помогите… Как будто хоть одна живая душа могла услышать это.
  Но сегодня, как никогда, Ремфан был осторожен. Хотя, стоит отметить, что разум тут молчал. Скорее инстинкт, древний, как все основы. Так зверь таится в зарослях камыша, чтобы не спугнуть свою добычу. Не более, но и не менее, это достаточно.
Пока сиамцы располагались в гостиной, Рем неспешно прошел вглубь дома на кухню. Да, все шло несказанно хорошо. Закрыл задвижку на дымоходе, теперь слух близнецов не коснутся мольбы безымянных ветров. Все, словно в том же музее. Приторная чистота для отвода глаз. Казалось бы, порядок имеет значение, но это не всегда про нас. Всего лишь декорации к неистовому представлению, все аккуратно и лежит, как и положено, на своих местах. Оставить прошлое и обрести стремленье, войдя в сокровенный сад из грез. И только знают безумные звезды, насколько ценен сей покой, давай не будем… это слишком просто… остановись же, смерть, послушай и постой.
  Ведь ты пресыщен, на сегодня хватит, закончен бал, где правил Сатана. Но ты молчишь, совсем-совсем бесстрастен, и в этом есть другая сторона. Стянув рубашку, Рем ее небрежно бросил на стол, что кровью так недавно окропил. О, совесть, совесть, почему не спросишь, где он добросердечие забыл? Так лучше… Подойти к секрету, спрятанному в бежевой стене, притронуться… спасенья нету, а пути назад предрешены.
  Не надо помнить, лучше ощущать инстинктом, перебирая в открывшемся вдруг ящике предметы… Они такие разные, но служат единой цели. И лязг металла их всех объединил. Дымилась еще недогоревшая сигарета, затаившись у самого края рта. И в мареве табачного дыма Рем все сильнее ощущал назойливое чувство…
Ах, вот то, что надо… мой кинжал. Для истинного произведения искусства должен быть свой инструмент подстать. Изящное творенье стали с лезвием, ждущим теплой плоти, витая ручка… как приятно, однако убийца не полагался лишь на эстетику. Оборвав все рифмы, он поднял к свету нож. Да, грубое исполнение, так разнится с кинжалом, но он был вернее, надежней и честнее. А от того и доверие внушал. Оба клинка вошли в ножны, пока безмолвные, но ждущие, пока их позовут. Но нужно спрятать острые клыки металла. Тем более, что исход еще не предрешен. Если наркотик подействует, то близнецам ничего не угрожает… а если нет? Тогда, простите. Ничего личного, это лишь работа, призвание, если уж на то пошло.
  Скрывая своих помощников, Рем обернул рубашку вокруг пояса, завязав на рукава. Никогда он не носил так одежду, но однажды сей способ был подсмотрен у одной из жертв. Весьма кстати.
И бросив последний раз взгляд на обманчиво порядочное убранство кухни, Александр вернулся к близнецам. Им нравилась обстановка дома, весь лестно, особенно если вспомнить, с какой щепетильностью Рем подбирал цвета. Красное к синему и немного цвета, изменчивого перелива света, добавить мебель, ведь без нее никак. Благодарная улыбка коснулась разрезанных губ Рема, ведь никто еще из его гостей не восхищался его вкусом, впрочем, они часто вообще ничего не говорили, больше кричали.
-Я искренне рад, что вам нравится. Ведь на четвертом круге, да что там… во всем Хаосе о вас бытует мнение, как о людях с самым тонким вкусом. Все с той же благодарностью сказал Ремфан, подходя к дивану чистой кожи, на котором уже расположились Киан и Авель.
… О! Порочная страсть к дурману, ты так пленительно и маняще светилась в жидкости, наполняющей шприц. Подумай только, здесь может быть лекарство, что даст маньяку покой хоть на один, но долгожданный миг. Не заставляя сиамцев ждать, Рем присел рядом с ними на диван. Закатывать руках не было нужды, ведь клетчатая рубаха благополучно висела на поясе, скрывая от возможных жертв ножи.
- Тогда начнем. Но если я начну «творить чудеса», как в прошлый раз, то немедленно покиньте дом. О деньгах не беспокойтесь. Вы же меня знаете. Какой подлец! Переложить ответственность на непредсказуемость эффекта от дурмана. Ну, Рем, ты молодец. И тут не можешь без обмана.
Взгляд жаждущий на самый кончик сверкающей иглы…. Начало бешеной игры, в которой правил нет.

Галлюцинация престранного создания, или к чему приводят наркотические сны. Часть первая.

… И почему только люди столь наивны, что живут какими-то иллюзиями, предпочитая не замечать очевидных фактов? Им подавай все больше замков из песка, покрытых слоем шоколада. Это же так тривиально, а, быть может, даже глупо. Реальность интереснее, разве я не прав? Под
прозрачным балдахином причудливых сновидений, витает сознание, освобожденное химическими реакциями какого-либо вещества, созданного такими же палачами, что обитают в тюрьмах. Один взмах радужных крыльев… ты на облаках, среди туманностей и завихрений, второй… и кажется тебе, что силы, движущие миром, тебе подвластны. А дальше? Готов ли ты к реальности прикосновений? Ткань, сотканная из древних ритуалов, которые еще когда-то совершались шаманами, не знавшими, но мнивших себя равными с Богами, столь прочна, что сознание, беспечно порхающее под покровом из искрящихся нитей, не в силах их преодолеть. И раз за разом, разбивая хрустальную сердцевину, стучится оно, мечтая воспарить куда-то дальше,… проникнуть в неведомые доселе просторы и высоты. И мучительно больно становится от этих ударов, будто каждый раз, что сознание соприкасается с барьером, откалывается какой-то кусочек нас, какая-то частичка пропадает.
А в заблуждениях, мы не принимаем нашей же стези, грешим на судьбу и невозможность к полету… А если вдуматься? Прозрачная ткань, переливающаяся видениями и иллюзиями, лишь спасает нашу душу и нашу жизнь. Не дает она покинуть легкомысленному сознанию наше тело. Да, больно, но зато мы – это мы. Порвись полог, разойдись блестящей пылью та нить, из которой состоит барьер, хрустальное чудо на радужных крыльях тут же ринется навстречу новому и неизведанному. Ах, как полет прекрасен, пыльцой забвения обрывающийся на самой высокой ноте. За гранью бытия нас ждет лишь смерть. Что телу без души? Лежать и разлагаться. Ему уже становится все безразлично. А тебя уже нет. Сознание, притронувшееся к жаркому нечто, опадает вновь на землю сожженными лепестками.
Однако всегда есть исключение. Бывает так, что за пологом из сладкой сказки есть нечто другое. Звездная тьма, нет, не ночь, а именно черная бездна. Она не убивает, не лишает возможности существовать, но поглощает все… Смиритесь с этим. К счастью, такое случается настолько редко, что нет ни единого упоминания… Мы же с вами прекрасно знаем… письменное слово или слово, звучащее в пространстве может и не отражать всей истины. Итак, за серой стеной из переплетающейся паутины, Ремфана ждала черная дыра, ощерившаяся неисчислимыми иглами-зубами… 
  Покорно выполняя все, что говорили братья, Рем ожидал. Он даже не чувствовал боли от того, как протыкается кожа. Все его внимания, его чувства были обращены на эту голубоватую жидкость, что входила в его тело, проникала в самые заветные углы, в которых все еще было столь темно… Даже сам Александр не знал, что таит в себе его же сумрак. Мечта… Хорошее название для ключа, освобождающего все те видения, которые Рем так старался изгнать из своей памяти.
  Такого дурмана он еще никогда не пробовал, а ведь в этом деле, как минимум, новичком маньяк не был, скорее наоборот. Голоса братьев, приятно ласкающих усталый слух, все больше отдалялись, смешиваясь с шумом прибоя… и синеватая, нет, скорее с зеленцой линия горизонта отражалась на голубой радужке глаз. Теплый ветер, наполненный воспоминаниями детства, ерошил светлые волосы мальчонки лет семи, стоящего на округлом камне и наблюдавшего за волнениями моря. Соленые брызги в грязно-белой пене изредка бились о край каменной глыбы, и, взлетая, лишь немногим не долетали до наблюдателя, сжимающего в мокрой ладошке ракушку, выброшенную на берег. Лицо мальчика было мокро не от воды, а от слез, стекающих по щекам, будто разрезанным острым лезвием… Уродство выделялось на словно загорелой коже, резко контрастирующей с яркими голубыми глазами, как клеймо. За какие проступки еще невинное создание было наказано. За грехи отцов? Но это так несправедливо, впрочем, мир, как оказалось, к нам жесток.
На темном неприятном небе цвета могильной земли спорили друг с другом солнце и луна, пересекаясь неумолимыми лучами, которые, падая вниз, заставляли море волноваться и все с большей яростью кидать на желтый песок пляжной полосы. Шум вод, тревожные крики чаек, сбивающихся с пути и пропадающих меж нереально желтых облаков, все становилось громче… Настолько, что мальчик, не выдержав, закрывает уши руками. Из ладони выскальзывает на гладкую поверхность камня ракушка и, падая, разбивается, оставляя лишь трепыхающуюся на граните плоть. Длинное чернильное тело в агонии извивается… Глаза мальчика полны ужаса и страха, он спускается с каменной глыбы и бежит по неожиданно горячему песку туда, где в одиночестве на потрескавшемся и темно от влаги стволе упавшего дерева сидит женщина. Ее лица не видно под вуалью, ее фигура, словно замерла в пугающей статике, но мальчик этого не видит. Он с надеждой, свойственной лишь малым детям, прижимается к белому шелку ее платья, шепча слова, которых не разобрать, лишь только одно… мама…
Порыв ветра налетает, как свирепый пес, внезапно обретая силу пронизывающего холода. Из рук мальчика он яростно выдирает ткань платья матери…. Но что это? Женщина продолжает неподвижно сидеть, всматриваясь в уже бушующее море. Мальчик, не понимая, почему он не находит защиты и успокоения, поднимает голову, чтобы увидеть… чтобы…. Она давно мертва. Проклятый ветер сорвал с лица вуаль, открыв ребенку жестокую правду. Голубые глаза с застывшими в них слезами встречаются с пустыми черными глазницами черепа… какое-то движение… к свету из приоткрытого рта тянется черная нить, покрытая слизью.
  Это слишком тяжко, мальчик шарахается от скалящегося скелета, который тут же со следующим порывом ветра разлетается невесомым прахом…
А где-то на небе продолжают сражаться солнце и луна…
… Александр погрузился в беспамятство галлюцинаций. Под отсчитывающими обратный ход времени часами все неспешно шло вперед. Ни биение сердца, ни движения черной твари, так же взирающей на мир, что таился внутри Ремфана, своими круглыми блестящими глазами… ничто не тревожило покой почти умершего тела. Сон сродни смерти. Это так символично. Переживания давно ушедших дней не отражались на лице маньяка, лишь только обманчивое и лживое наслаждение сахарными снами. Сейчас убийца не ощущал прикосновений, уйдя за грань, откуда возврата нет, но есть повторное возвращенье.
  … И тихо, чуть скрипнув, приоткрылась дверь, что ранее была закрыта. Один из потаенных проходов в заветную теплицу, где взращивались плоды труда Ремфана над населяющими Лабиринт существами. Что послужило причиной? Может быть, замок проржавел до основания и решил открыть гостям своим секреты, а, может быть, просто Рем потерял бдительность, или… все было предрешено кем-то третьим?
Из приоткрывшейся щели потянуло сладким ароматом яблок, смешивающихся с кровью…. А дальше тема, она манила… Зайди, и ты увидишь правду? Хочешь?
Но далеко не только запах проникал в гостиную, обвивая сиамцев и завлекая их в самое сердце дома. Движение воздуха принесло с собой и просьбы… Голос. Теперь он не звучал, словно игра ветра в пределах железных труб. Он обрел осязаемую форму. Среди сырых рыданий Авель и Каин могли расслышать «Помогите»…

Галлюцинация престранного создания, или к чему приводят наркотические сны. Часть вторая.

  В мире иллюзий все прекрасно, загадочно, но так опасно. В обмане истина блистает и эфемерно исчезает, как только алый плен растает, войдя в безумие страстей. Молись и кайся … не поможет. И свора из сомнений гложет, до белой кости обгрызая плоть. Пока на месте не останется лишь кость, но это уже было в повествованье.
   Все выше, к звездам, так манит свобода. О, как лжива и обманчива природа, что пробуждает в нас порок. Тебе так хочется соединиться со вселенной, забыть все горести и обрести покой? Забудь об этом, твоя мечта тленна, и в этом есть свой бесконечности резон.
  Пока наркотик владел сознанием Ремфана, его душа изнемогала, паря под балдахином снов. Но что стало тому причиной, быть может, лживый образ слов, всю жизнь витающих меж мыслей. Найти бы грань… к забвению готов. В ограничениях нет силы для существа, подобного ему. Мы разве не пытаемся перечить, но не ему… всего лишь одному.
  Порхание серебристых крыльев все больше погружает в сон, смертельный танец – это так прекрасно. Для этого ли предназначался он? Дурман, не знающий по силе равных .Хрустальная Мечта из битого стекла. Смотри, как в сердце, будто в ране, дрожит, переливается она. И причиняя боль, соизмеримую в своем экстазе с пыткой, она прорвет тот полог, что срывал и защищал от многочисленных попыток встретиться с бездной. Кажется, здесь кто-то закричал? Звук эхом отдается в пустоте…
  Все было столь спокойно, что мужчина, лежащий на диване в забытьи, идеально подходил к создавшейся картине, написанной кровью на речном песке. Ничто не беспокоило, но беспокоилось само, запутав последнее мановение ветра в искристых облаках. Но у тебя же жертвы на руках, к чему раскаянье. Это не поможет. Пока Ремфан все дальше падал в бездну снов, оцепенев от бесконечных слов, открылась дверь, ведущая в призрачные сады. И тень манящая была сладка, как наслаждение, и столь близка, что забирал душу безвозвратно.
Идите же, братья-близнецы, на свет, что больше тьму напоминает, и обретает странные черты… Что за мгновение, которое не отпускает? И вы, польстившись на такой почти реальный бред, желая притронуться к загадке, пошли в чертоги смерти без оглядки… Так знайте же, она и ждет вас здесь.
Без света продвигаясь вдаль, вы приближались к тому сердцу, что прятал от всего мира убийца с именем Ремфан, созвучно богу с истиной Сатурна. Что там за поворотом? Дверь. Всего лишь физическая преграда, но посмотрите, что отражается в стекле. Для твари низшей лучшая отрада. Среди деревьев, розовых кустов, источающих аромат испорченного счастья, как произведения из самых страшны снов стояли люди… люди… так прекрасно. И серебристого металла прутья впивались в трепещущую плоть, разбередив все низменные чувства. Теперь мы не находим нужных слов.
От осторожного и затаенного дыхания, на зеркальной поверхности выступают капли влаги. Как слезы. Ах, эта неразделенная любовь. Смотрите братья, как жертвы искаженной воли, всматривались в движение за стеклянным рубежом. Откройте дверь… Вам нравятся их стоны? Теперь не до игры, бежать пора…
  Пора бежать, ибо там… в гостиной, на ложе из настоящей кожи жертв Ремфан неотвратимо пробуждался. Но этот страшный Хрустальный Плен не отпускал, менял он сознание твари, перемещаясь по черноте отекших вен. Ну что за шутка? Это гениально. Дурман впускал в разгоряченную кровь тлен. И сеткой обозначились сосуды под загорелой кожей рук, и не найдя порочный круг, выплескивались на лицо и покрывали теперь его чернильною вуалью. Сознанье путалось. Рем был и здесь и там, не потому ли скрытый под рубашкой шрам пульсировал тупой, но ощутимой болью. Один в одном теперь един и для своего тела единый господин. Устроим же в честь этого мы пир. И в гости братьев пригласим!
  Рем встал, медленно к телу привыкая. И почему то в своем сумасшествии прекрасно зная, что пора начинать наш бал. Ах, Каин, Авель, все же было просто. Не нужно в тайны чужого мозга проникать и двери в преисподнюю приоткрывать, ведь это же совсем не сложно. Да, любопытство – не порок, но был бы от него какое-то прок. А так всего лишь призраки воспоминаний. Опасно это… с чувствами играть, за правду вымысел воспринимать и потакать минутному желанью... Теперь и нет пути назад, открылся персональный ад, вас приглашая в свои стены.
И так чернеют вермисовы вены, пробуждая в нем голод. Увы и ах. Всего минуту на понимание событий. Вас нет, но зияет брешью дверь, что в сад ведет. И множество открытий в себе это знание несет.
Мне жаль, что так произошло. Простите, милые сиамцы. Вы были дороги мне… были вы… Примите же, как данность, те объятья, что спицами предрешены… Во рту почувствовался вкус, который так печален. И был предвестником он обрушенья стен, что разделяли Рема и Ремфана. Они одно с червем, теперь поверь. И плоть втекала в плоть, не оставляя шансов, с чуть приоткрытого рта капала слюна. Вы не оставили мне шансов, чтобы отпустить вас, не заставляя себя… Не заставляя что? Алкать вашей крови? И чувствовать вашу душу на своих зубах? Оставим же пустые разговоры. Продолжим сказку… Так  или не так?
- Братья, куда вы подевались? Мне так одиноко здесь без вас. Похоже ты, Ремфан, теряешь память. Но в этом виноват лишь проклятый дурман. Проверить спицы, нож, кинжал.. Они на месте. И в путь, прислушиваясь к звукам сна. Каин и Авель, оставайтесь же на месте. И ваша участь будет невзначай предрешена.
  Сам словно тень, Рем приближался, и кожа его теперь была черна. Как отражающаяся в призме безвозвратно утерянная и забытая душа, … или как покрытие червя… Все же какая ж это мерзость. Даже с губ слетает кислота, ну что за рифма… только пустота, но речь об этом велась уже изрядно.
Вы чувствуете, братья, как пробирает страх в скрежете металла на стенах? А это Рем, обнажив клинок, идет по коридору. В его сомнения тонула боль, смятений смутный и ужасный вой. Раскройте души, тут страдания бессильны.
И нет уже пути назад, ведь там маньяк, и это факт. Идти вам только по пути к самой верной смерти. С сухим щелчком поддался старенький замок, открылась дверь… И вой смятенья смолк… Теперь Рем знал, где милые сиамцы. Поток насыщенного воздуха пробежал по коридору, будоража чувства…
  Вперед. Там тень, среди кустов, деревьев кров и сладких запах снов… Из рос сплетается обманчивая безопасность. Там, меж стонущих распятых тел можно укрыться от надвигающейся бури… если веришь…

- Скажите, пожалуйста, - робко спросила Алиса,
- зачем вы красите эти розы?
Пятерка с Семеркой ничего не сказали, но посмотрели на Двойку – тот тихо объяснил:
- Понимаете, барышня, посадить-то нужно было алые розы, а мы, дураки, посадили белые.

  Острые спицы вычерчивали в рыхлой краске стен замысловатые узоры, с тянущегося за ними глубокого следа на пол оседали выцарапанные сталью песчинки. Каждый шаг, сделанный Ремфаном в напряженности ускользающего момента, отдавался в пространстве, будто невидимые часы отсчитывали мгновения. Время бежало вперед, то вновь обращалось назад, когда маньяк ненадолго останавливался, чтобы попробовать воздух на вкус. Ему некуда было спешить, растягивая удовольствие, убийца не торопился. Теперь-то цель была определена, зачем портить охоту излишней суетой?
Они были здесь. Говорило сознание, так хитроумно переплетающееся с инстинктами. В каждом человеке живет свой зверь, иногда это происходит практически буквально. Или все же нет? Безумная игра звезд, проглядывающих в утреннем небе и смеющихся над чьими-то слезами. Да, они были здесь. Говорил не только запах, навечно насыщенный опиумными нотками дурмана, но звенел где-то впереди металл, вторя первичным чувствам. В исступлении трясся старый и насквозь проржавевший замок, словно в агонии открывая свои недра. Все в этих звуках, включая малейшее дрожание частиц, воспринималась Александром так остро, что он чуть было не поддался желанию закрыть ладонями уши. Слишком непривычно, слишком отчетливо. Но, что скрывать, даже приятно. Азарт, разгорающийся в темной душе темнейшего из существ, находящихся в этом доме, жег, словно раскаленные угли.
Словно охотничий пес, почувствовавший раненую дичь, учуявший кровь, сочащуюся из раны, Ремфан вновь вернулся на путь страдающего равнодушия и жажды смерти. Чужой. Но он уже был готов принять ее в себя, испить до дна холодящий ужас и страх. Как сладка на вкус паника, рождающаяся из недоверия и опрометчивой веры. Лишь в исключительных случаях Рем обращался к своей способности воспринимать чужие чувства. Для обычных забав в кровавом бархате беспощадной ночи это было почти излишеством, а это не прерогатива маньяка. Но теперь он выпускал своих демонов на волю, а сам… Сам был почти в экстазе, еще даже не приступая непосредственно к причинению боли.
  Стеклянная дверь оказалась приоткрытой. Прикоснувшись кончиками дрожащих пальцев к изнасилованному и мертвому теперь замку… рыжему от крови столько лет попадавших на его поверхность… Рем на секунду закрыл глаза, по его черному телу пробежала судорога еще одной нахлынувшей волны наслаждения. Почти физически маньяк ощущал, как билась на границе кошмарных снов драгоценные братья, которым он уже уготовил лучшее место в этом саду…. В центре у фонтана, истекающего кровью, в струях которой иногда попадались и мелкие обрывки плоти. Когда-то в алом зареве находилось сокровище, бережно хранимое в самом потаенном уголке сознания. Идеальное творение, лучше его Рем уже никогда ничего не создал, но оно было столь прекрасно, что затмевало се остальные экспонаты.
Каждый день Рем приходил к фонтану, чтобы полюбоваться на дело рук своих. Но ничего не вечно, даже в этом мире. Цветок увял, только успев распуститься. Неумолимое время забирала с собой все, что было дорого Ремфану. Наверно… Наверно поэтому часы в его доме шли всегда назад.
- Каин, Авель. Где же вы? Зачем вы прячетесь? Еле слышно произнес маньяк, перешагнув порог теплицы. Все верно. Смрад разлагающегося мяса вплетался в дивный аромат только что выступивших на коже жертв алых капель. Почти тоже, но не совсем. Рем чувствовал, что находился уже на грани, а, может быть, уже и перешагнул эту грань. Хрустальная мечта оказалась тем ножом, что распорол границы. Два существа соединились в одного. Однако этим безумным сюжетом можно нам гордиться.
  Сад молчал, лишь на неестественно насыщенных зеленью листьях деревьев и кустарников дрожали кровавые слезы росы. Сад скрывал своих гостей, предоставляя им убежище, как делал это для мертвых и еще цепляющихся за ускользающую жизнь жертв вермиса. Но сад не знал, что даже без его подсказки Ремфан прекрасно знал… братья где-то рядом. Он найдет их, это лишь вопрос времени…
  Пространство разрознилось криком, и со звуком, вырванным из груди измученного создания, дрогнули зрачки в голубых глазах Александра, а вслед за этим по черной липкой коже пробежала волна. Червь, теперь вошедший в тело, заскрипел зубами… самого маньяка, вдруг ставшими такими острыми, как иглы. С влажным и неприятным чваком разошлись разрезанные губы, вырывая кольца, доселе хоть немного маскирующие это уродство. Рем засмеялся. Дрогнули растения, и в унисон застонали тела, которые упрямые души так и не желали покидать.
Играя стальными спицами, убийца пошел на крик… мимо почти разложившегося тела женщины,  на месте отрезанных грудей которой копошились личинки мясных мух, своими разбухшими белесыми телами создавая иллюзию неровного дыхания,… мимо обнаженной девушки со склоненной в немой покорности головой… там, где сходились спицы, виднелись белые остовы костей….
Юноша еще пытался сопротивляться смерти. Бледные губы шептали слова, но голоса уже не хватало. Он исчез с пережитой болью… Но не исчезли никуда физические ощущения. У ног с перерезанными сухожилиями в хаотичном беспорядке лежали окровавленные спицы, выделяясь даже на сочной зелени травы. Несчастная жертва тряслась от ужаса, пыталась закрыть глаза. Полно тебе, мой друг, у тебя же срезаны веки. Бодрствование во сне. Так я назвал сие творение. И в этом есть глубокий смысл, все больше иллюзорный, однако же нельзя заставлять ждать близнецов.
   Подняв с земли две иглы, Рем покрутил их перед полными страха и залитыми своей же кровью глазами юноши. Пусть он оценит их совершенство, их прямые линии, что далеко не всегда параллельны, но никогда не пересекаются. Испив его страдания до дна, убийца резким отточенным жестом заставил сталь впиться… Теперь ничей взор не омрачал Ремфана. Крик повторился.. с ним вернулась боль. На тонких спицах нанизаны оба глаза, которые Рем поочередно отправляет в рот. И содрогается в преддверии экстаза. Сломанная кукла больше не нужна. Она не интересна для созерцания. Не применяя хитроумных пыток, маньяк просто оборвал отчаянный крик, свернув юноше шею.
- Я не люблю ждать! Прорычал вермис, вглядываясь в затаившуюся зелень. Со рта сочилась тягучая слюна червя, Рем вытер ее рукавом рубашки, который тут же побледнел под действием сильнейшей кислоты.
Игра игрой, но голод все сильнее….

И тишина бывает разной. Вслушаться в оглушающее забвение, узнать, в вакууме страстей о том, что одинок. Что ж, и для кого это высшая награда. А кому-то всегда хочется большего. В отсутствие всего он ищет смысл даже там, где быть его не может.
   Вот как сейчас Ремфан с чернеющими венами под кожей. Рано или поздно сад должен был выдать искавших в нем укрытия близнецов. Любой звук, пусть это будет легкое и сдерживаемое страхом дыхание, сорвавшееся неосторожно с губ, мог указать вермису дорогу. Словно зверь на охоте, он тянут носом воздух. Кровь и розы, розы и кровь. Ему казалось, что, наконец, он нашел верный путь.
Пошел неспешно и почти неслышно, продолжая вглядываться напряженно в кричащее зеленью пространство. Храня молчание, застыли в гротескных позах экспонаты. Они-то знали, где скрылись Каин и Авель, но не желали рассказывать это своему творцу. Люди и вправду интересны, даже больше. Они удивительны. Эти изуродованные оболочки, теперь наделенные кровавой красотой. Те, кто еще обладал возможностью ощущать, обладали и надеждой. Смехотворно! Уже разлагаясь на тонких спицах, они продолжали жаждать своего спасения. И Рем даже знал примерный ход их мыслей, в этом не было загадки. Подчиняясь существующему в душах большинства людей верованию в добро и, что за хрень?, справедливость, жертвы чудовищного творческого порыва вермиса надеялись на то, что близнецам удастся убежать, а потом даже, быть может, освободить и их от боли, которой не было конца. Жалкие мыслишки. Причем тут добро и справедливость? Разве не высшее благо для смертного существа – сохраниться в вечности неизменно?
Ремфан никогда не выбирал своих жертв случайно. Для этого есть мясники, погрязшие в обычной жажде убийства. Это слишком приземлено. А Рем был художником, скульптором, если угодно. Он искренне считал, что в саду его остановилось время. Но люди этого не понимали. И Александр им сочувствовал, ведь понять предназначение дано не всем, а лишь немногим. Все годы, что он посещал Кальянный Двор, Рем думал, что Каин и Авель его должны понять, ибо они тоже были творцами, но другого свойства. Иллюзорные миры возводились под их чутким руководством. Наверное, в один момент с самим вермисом что-то пошло не так.
Сейчас, жадно ловя каждое движение, пытаясь совладать со все нарастающим низменным и примитивным чувством голода, изнутри пожирающего его самого,  маньяк был одержим идеей и контролировать себя не мог. Да и зачем? Порою действовать, как говорит природа, лучше. Порою нет, гори оно огнем…
Тень убийцы приобретала странные очертания, падая под нереальным углом на траву красную от капель крови. И охвативший его азарт уже спадал, уступая месту раздражению. Рем никогда не лгал, он не любил ждать. Тянулись минуты, от течения которых вермис злился, скрипя зубами, что заострились под действием Хрустальной Мечты. Пройдя еще немного вглубь сада, он остановился, боковым зрением различив, как у одной из статуй задрожали ресницы, и рот попытался что-то сказать, но… увы. Куда ему без языка? Кстати, он был сладким, а сладости Ремфан любил. Этот избранный, широко раскинувший руки, будто бы для жарких объятий, в свое время привлек убийцу не безупречными линиями тела, а скорее внутренним содержанием, безошибочно угаданным под маской обычного искателя развлечений.
Вглядитесь, Каин и Авель, неужели вы не узнаете? А этот господин был у вас и не раз. Рем долго приглядывался к нему, взвешивая каждый шаг. Обычно столь непримечательных личностей убийца сторонился, ему было с ними скучно, но этот случай был из ряда вон. Однажды, просто для того, чтобы разнообразить надвигающуюся депрессию, Александр последовал за ним. О! Милый, милый господин с бородкой. Оказывается, Рем не прогадал, приметив тебя в качестве украшения для своего сада… Пороки тоже бывают порочными.
Однако же сейчас мужчина вписывался, как нельзя лучше, а образ этот дополняли обрезанные щеки. Ирония, дорогие братья, в том, что ваш бывший посетитель желал поделиться вашим же секретом, взамен, конечно же (как тривиально), он хотел получить свободу….
Ремфан приблизился к изуродованному телу, на черном лице его так и отпечаталось явно фальшивое сочувствие, но в моменты отчаяния далеко не каждый раз осознаешь, с кем имеешь дело. Так было и сейчас. Человек, проткнутый десятками спиц, видел перед собой лишь вохможность, поэтому слепо верил. Он смешно и глухо замычал, пытаясь рассказать, куда побежали братья, движениями глаз показал направление. Не будем же неблагодарны.
- Спасибо, друг мой. Засмеялся ему в лицо Ремфан, слюна, сорвавшаяся с его рта, ядовитыми каплями упала на обнаженную кожу страдальца, и тот вновь зашелся в нечленораздельном крике, радуя душу маньяка. Но всему свое время. Да, Рем никогда не лгал. Он потянулся к спицам, сдерживающим плоть живой скульптуры и выдернул ее, затем еще одну… затем… В этот-то и прелесть. Спицы скрепляли кожу живота мужчины, а теперь, она разошлась, вывалив органы наружу. Он так смешно кричал, в агонии шевеля обрубком языка, что вермис разозлился.
- Я не люблю ждать! Повторил в бешенстве Ремфан, опрокидывая испорченную игрушку. Дальше только больше. Гнев поработил разум Александра, и тот, отдавшись ему, сокрушал свой собственный сад. Вдруг опомнилась тишина, взрываясь стонами живых и воплем мертвых, и кровь была повсюду, и, кажется, мелькали в спертом и тяжелом воздухе подруги-спицы. Тела, соприкасаясь с землею, рассыпались на части, отчетливо потянуло потревоженным разложением тех, кто давно почил во мраке. И мухи, рождавшиеся из гнилого мяса, тысячью тысяч взлетали в воздух.
  Но тут Ремфан также неожиданно остановился, замахнувшись на произведение из некогда прекрасной девы, расслышав в уже привычных звуках нечто новое. Хруст костей и представление новой ипостаси жизни. Без сожаления бросив свои небезупречные творения, Александр устремился туда, откуда доносились эти звуки. К центру сада, где стоял кровоточащий каменный фонтан. О да! Два мимолетных видения, что навеки вместе. Два брата-близнеца, которые могли стать украшением погибшей коллекции, но отчего-то не захотели.
Нет, что вы. Рем не винил их. Он вообще при виде распростертых на траве тел сиамцев не способен был думать. Только звериный инстинкт и звериный голод. Тут даже сталь не могла разделить радость Ремфана от скорого предчувствия обладания.
Склонившись над Каином и Авелем, маньяк уже торжествовал победу. И даже стук их сердец он мог различить в непрекращающемся плаче, оглашающим весь его фантасмагоричный сад. В своей безумии вермис не видел перемен, в двух братьях, он видел лишь поразительное совершенство линий. Для такого экземпляра подойдет тонкий и изысканный кинжал.
- Я обещаю, что боли почти не будет. Прошипел Ремфан, а послушная сталь уже, зная свое дело, приближалась к цели. Сразу в грудь, чтобы не промахнуться и не испортить будущее творение…. Мгновение замерло…

Непостижимы идеалы мира,
В своем стремлении достичь совершенства.
И обагряя ложе белых лилий,
Грань облачается бесчестьем.

Где черное смешалось в светлым днем,
Где от заката шествуют мечтанья,
Там обретается покой.
И сладкий шепот оправданья.

Все кончено. Нет больше слез,
Напрасных жертв для алтаря терзаний,
И равнодушие сжимается в цвет грез,
… Свободен в лабиринте пониманий

   Я обещаю, боль вам не страшна. В руках моих играет серой гранью сталь, что так сейчас близка к вашим сердцам, о, дивные создания. Что уповать на милосердие, коли его нет? К чему мольбы? Ведь все и так уж сказано словами. А если нет, то будет в созерцанье, когда прольется алый цвет опавших темных роз. Откройте ваши души, братья, впустите в них мозаичные искры счастья и все надежды мастера-творца.
Под бесконечным прозрачности стекла доступным небом, в тени ветвей, под сенью красной тени вы будете вкушать покой и сон, пусть с губ сорвется мимолетный стон, вплетаясь в музыку смертельной боли. И так существовать в мгновении времен от спиц стальных с опорой сохранен … ваш образ останется нетронутым для тлена…
  Да неужели в тайны, что хранимы седой старухой, в чьих костлявых руках остановилось время, вы не желаете проникнуть? Что в жажде жизни? Только суета.  Быть может, еще и пустота, но это только тщетные предположенья. Ах, Каин, Авель, я так вами огорчен, теперь-то путь ваш обречен на вечные бега по кругу. Вторгался в фразу сей момент, изображая мыслей след, которых у Рефмана не осталось…
И только хочется сказать, что все стремленье обладать и к чувству совести взывать и воскрешать давно почившие воспоминания…- все это лишь осколки бытия, и их собрать никак нельзя. То, что разбито, целостным не будет.
  Избрав момент, когда в решимости секунда отказала, сиамцы избрали вероятность во спасение и сами себя наказали тем, что обнаружили вдруг сопротивленье. Рем знал, … даже был уверен в том, что рано или поздно кинжал найдет отраду, вонзившись в сердце, попробовав на вкус потаенный страх, обычно так присущий гостям этого дома. Но вышло же, однако, по-другому.
  Не слышал слов… Остановись, Ремфан, не ведая, как близок к краху, он жаждал получить свой дар от тех, с кем тайные надежды прятал в густой дурман обманчивых иллюзий и снов несбывшихся в отчаянье прелюдий. Что зверь, что человек, что падшее создание. И нету больше сил для оправданья, а только алчущее желанье обладанья того, что ему и не принадлежит. Каин и Авель не мог так просто сдаться, позволив спицам в их телах остаться, навечно сковывая идеальность линий и безупречность, … свое доверие отринув.
Не выдержав напора братьев, Рем чувствовал, как тонкая ткань его майки пропитывается кровавою росой. Чужая жизнь, истекшая в мгновенье, смешалась с собственной. И боль бабочки.. их красны крылья… опускались на его тело от острых коготков. Ради такого стоило продлить минуту, всмотреться в лица своих жертв, ловя каждое дыхание, что привносилось от желания не умирать. А в голубых глазах Ремфана светилось счастье, как это ни странно, лишь от того, что кто-то смог его понять. На самом деле много ли отличий? Жертвы искусства и их сумасшедший палач. И справедливость все срывается на плач, напоминая о погибших душах.
Рем наслаждался гневом, чужим страхом. Он не сопротивлялся проявлениям чувств, а лишь спокойно наблюдал за происходящим, давая телу своему возможность принять, как должное, попытку сиамцев освободиться. На черное коже выступала желтоватая вязкая кровь, когда под острыми когтями сиамцев сдирался верхний липкий слой, но тут же раны заполнялись слизью. В кромешный ад, творившийся вокруг, примешивался тошнотворный запах гноя… А Александр улыбался своим разрезанным ртом, не оказывая никакого сопротивления. На его лице давно уж появилась красно-желтая маска от пересекающихся порезов, но маньяк все также скалился своими по-собачьи острыми зубами. Тяжесть близнецов доводила Рема почти до исступления, но приходилось отгонять видения,… пока что не закончен наш романс.
- Теперь моя очередь. Неожиданно на эбонитовом лице Ремфана выражение безразличной радости сменилось хищным азартом. Уголки губ разрезанного рта растянулись еще больше, в глазах мгновенно сузились зрачки почти до неразличимых точек. Так перед решающим броском атаки обнаруживает себя дикий охотник, который проводил здесь кровавые обряды испокон веков. Что было и что будет….все смешалось. Осталось только трое на белой глянцевой стене, и в переливах алой боли что-то напомнит о тебе.
И нужен был один лишь только миг, чтобы все переменилось. Погрешности судьбы не обратить, и тает в сигаретном дыме иней, осколком сердца не давая себя забыть.
В следующее мгновение Ремфан рывком поднялся, руку свободную запуская в шелк волос одно из братьев… Силы ему хватило. И гнев в крови играл все с новой силой, когда теперь он устремлял кинжал к одной из шей, где билась жилка. А сад тем времен кричал, что это лишь досадная ошибка. Лицом к лицу. Куда теперь бежать? Не вырваться из спутанного плена. А страсть безумная заставила дрожать и приближать рассеянное в образах насмешливое небо. Убийца знал, что брат не покинет брата, пускай пленен пока что лишь один из них, но времени напрасна трата, ведь смысл ускользает из воспаленных жил.
- Давай, Каин. Дернись. Попытайся покинуть Александра, и Авель умрет. Интересно, сколько протянешь после этого ты? В голос убийцы возвращались ноты, путаясь во влажных хрипах хищного червя. Все бесконечно…? Шутка лишь, не боле. А кто-то же поверил в песни сна. Пока животные стремленья были живы, пока еще гремел предвестник бури – гром, Рем отрекался от человеческой натуры… Быстрее, вскоре дымка пропадет. Тогда уже не будет оправданий. Увы и ах, это все дурман. Тогда в ответе будет вечный странник, спокойствие свое отдавший сам.
И лезвие клинка, как в подтверждение, вонзается под кожу, как оса. Не глубоко, а только чтобы выступил ручеек из крови. Почувствуй, Авель, боль, как ощущаю я. Нет в мире лучшей доли, чем вечностью служить в обители творца.
… а дальше… Дальше судорога согнула тело, свела его, да так, что зубы Рема заскрипели. Казалось, этой агонии не предвидится конца. Пальцы сильнее сжались, натягивая светлые пряди волос сиамца, и дрогнул изысканный кинжал. Хрустальная мечта уж начала сдаваться, но простой исход никто не обещал. Пока же была возможность, пока безумие застлало взор, маньяк направил лезвие нарочно, чтобы окончить этот спор.
Наточенная сталь не подвела. Ее дыхание коснулось руки близнеца, пронизывая насквозь ладонь. И расцвела под тяжкие вздыханья роза, что сейчас горела, как огонь.  В раскрытые ворота страха и боли, что теперь отчаянно близка, Рем ворвался в то, что было скрыто. Метанья… ложь и глупая тоска.
Скользят от крови пальцы, слепо ища спицы, что на поясе маньяка ждали свой черед. Они желали тоже обратиться в то, что смерть с собою верную несет. И только в сердце, пусть затем утрата лишит Ремфана статуи в саду, но чувство мести за непонимание было сильнее сотни фраз, звучащих где-то в подсознанье. И близко оказался яростный экстаз.

…Происходящее по прихоти судьбы, на самом деле окрашено в иной цвет.

  Она спешила, за ней летели ароматы трав весенних, и песни, на которые способны лишь лесные птицы, не знающие о наступлении зимы. И шарфик белый развивался, в скорости своей пытаясь догнать небо, что хмурилось, проливая холодный дождь. Под колесами ее велосипеда звенели лужи, разлетаясь сотней брызг. Но девушка этого не замечала. Спешила к дому. Раскраснелось личико от ледяного ветра, и соломенная шляпка сорвалась с тугих кудрей, улетая в неизбежность городских пустот.
  Сегодня годовщина свадьбы. И ровно год, как их сердца соединились, надежды в светлое за это время воплотились. И их любовь вовеки не умрет. В сумочке она везла ему два плода. Как встречи их напоминанье. Гранаты мокрые от влаги, были предвестниками из судьбы.
Впереди уж показалась калитка. Сердечко екнуло, и трепетные чувства волною новою взбудоражили душу. 
Прислонив велосипед к забору, она влетела в дом на крыльях счастья, впуская с собою вместе радость и порывы ветра. Где тот, которому она отдала свою душу? И только тени, открывающие правду, скользят меж стен, окрашенных в морской цвет сини. Он был здесь… Так недавно. Покрывало на диване все еще хранит его тепло, как память.  Дверь приоткрытая, и звон часов, идущих вопреки законам.
  Она спешила, за ней летело слово, данное в момент черного на белом….
Спицам не дано услышать правду, для них все сводится к живой желанной цели. Взмах точен, теперь не избежать финала прекрасного в своем кровавом обрамленье. Ремфан с силой ударил, замедлилось сказание песка, пересыпающегося в часах, что были, впрочем, эфемерны. Смерть! Тлен и прах.... Или…
- Саша, не надо! Она вбегает в сад, уже укрытый тенью, а вместе с ней светлеют небеса. Остановивши смерть, напрасны слезы, сменившие мечты в былые чудеса. Девушка в самый момент последний перехватила руку Рема, уже почувствовавшего свою победу… Но как разительны все эти перемены!
Он испускает судорожный вздох, его ладонь разжата, а спицы, утерявшие свободу, падают на влажную от крови землю. С лица Ремфана исчезает одержимость. Словно не понимая того, что чуть было не совершил, убийца отпускает братьев. Растерян, будто бы очнулся ото сна. Кто знает, что любовь слепа. Жена его уже давно не замечает ни ужасов пахнущего кровью сада, ни того, что скульптуры в нем живые. Она поглощена лишь одним Ремфаном. Она прижалась к его черному телу, губы шептали слова успокоения…из сумочки выпали гранаты…

В верности счастью видится мораль. Путей не счесть, они теперь не вечны. Но удержать пытаемся мы честь, в пороке утопая бесконечно. Что есть любовь? Две грани в сотнях снов, видения совершенства в чаше страсти. И плещется в ней откровений вновь суть, что не ищет в нас проклятье. Открой глаза, перед тобою смерть… А, кажется, что в розах синева небесной выси. И заблуждений красота чудес закроет очи… Не ищите смысла.
  Прошло то время, когда, повинуясь безрассудству старых лун, Ремфан шел, не оглядываясь, своей кровавою дорогой. Иначе представлялась жизнь, и от нее осталось так немного. И источавший тлен роскошный сад последним оказался миражем из стали, что острием свои пронзала и, тем послушнее, напоминала о том, в чьей боли родилась. С рассветом исчезают тени, довольствуясь лишь временным пристанищем в беспокойных снах. Другое все. От одиночества осталась только маска. Так трудно расставаться с ней. Но жизнь, пускай и в рамках Лабиринта, мешает погрузиться в кровь остывших дней.
  Жена моя, любовь, мое существованье. Что я наделал в этой пустоте из заблуждений стен? Ты ожидаешь… Разочарованье, но ты прощаешь мне…  Тепло весенних дней разбудит солнце… Танго-цвет. Оно неоспоримо. Пускай и кажется, что все его деяния, все мысли черные, вгрызающиеся в душу, будто червь, растаяли под этим странным светом. Все здесь неправда, она погибла много лет назад…
… Холодная вода смывала багряные подтеки крови. Словно это было напоминание из прошлой жизни. Давать себе зарок, что больше никогда не тронешь никого на свете? Зачем, если сам же знаешь, что лжешь. Но сейчас в темноте белого тумана, окутывавшего яблочный сад возле дома Ремфана, все представлялось намного чище и реальней. Возможно, он будет долго вспоминать кошмарные видения, а, может быть, вода унесет их с собой, оставив Александру надежду на избавление от гнетущего подсознания.
Через плечо перекинуто полотенце. Ремфан берет его в руки и долго смотрит на вышивку, что переплетениями нитей украшала его края…  В блеклые голубые глаза на мгновение возвращается нечто потерянное давным давно. И Рем прижимает полотенце к своему лицу. В мягкости ткани ему чудятся ласковые руки его жены. С уличного умывальника скатываются на траву капли воды, словно слезы. В этом нет их вины.
Постояв еще немного в аромате гниющих яблок, Рем возвращается в свой дом. На столе уже расставлены тарелки. Фанни суетится у плиты. О том, что произошло в теплицах, не будет сказано ни слова. Она поняла, она простила. Но сам Александр не может забыть то мгновение, те взгляды своих гостей, когда им стало понятно, кто перед ними. Разочарование и страх. И его радость от ощущения чужой и рвущейся на волю боли.
В зеркале, что висит на стене напротив, Рем видит свое отражение. Полностью свое… Отхлынула чернота его второго я, вернув ему прежний облик. Но червь остался глубоко внутри вермиса. Получив желаемое, он все еще жаждал вкуса смерти. Так будет всегда…
… В этот вечер они говорили о многом. О разном, но только не о том, что каждый хотел сказать друг другу. Но разве в словах можно найти утешение? И вроде бы понемногу уходила тревога. В красной темноте кошмарной теплицы остались одинокие спицы… Им не место в той жизни, в которой присутствует тепло домашнего очага.
Через некоторое время огни в окнах дома погасли, и он погрузился в тишину. Обманчиво спокойствие на идеальном полотне. Ремфан знал, что это никогда не закончится. Даже мимолетное счастье не сможет искупить его грехов. Услышав раз песню холодной стали и горячей крови, не забудешь ее никогда…. Никогда…